Вавилон

Ей так хотелось хоть одним глазком взглянуть на родные места! Увидеть морщинистое лицо отца, стоящего на пороге глинобитной хижины. Поклониться деревянному, раскрашенному красной, голубой и желтой красками Энлилю, устроившемуся на полочке у входа. Каким невзрачным казалось ей теперь изделие отца по сравнению с тем, что окружало ее во дворце! Но как он дорог ей, этот деревянный божок, и как отрадна сама мысль о нем! Если б не эти стены, Нанаи убежала бы домой, лишь бы дотронуться до тех вещей, среди которых она выросла.

– Или я больше не вернусь к ним и навсегда останусь здесь? О Таммуз, в чьей власти лишить деревья листвы, а весною вновь одарить их зеленью, скажи, будет ли принадлежать сердце Набусардара только мне или я должна остерегаться своего чувства? Я дам тебе еще камень хризолит и камень аметист…

Нанаи испытующе вглядывалась в каменное лицо статуи.

А в этот момент Набусардар стоял у крайней пальмы на террасе. Едва войдя во дворец, он спросил Теку о Нанаи и, не скрывая волнения, бросился в сад. Заслышав голос Нанаи, беседовавшей с божеством, он остановился, наблюдая за нею. Оставив на время нелегкие армейские обязанности, он страстно мечтал о свидании с Нанаи, но сейчас потревожить ее не решался.

Стоя за деревом, Набусардар ждал.

И тут он заметил, как над террасой вспорхнули две белые бабочки. Резвясь и играя, они опускались все ниже и ниже, пока не очутились над кустарником, совсем рядом с Нанаи. Она замерла от неожиданности.

Нанаи думала о своей родной деревне, об окружавших ее полях, над которыми вот так же порхали бабочки, – а теперь они кружатся здесь, чтобы передать ей привет от Оливковой рощи.

Нанаи положила таблички на траву и тихонько подкралась к бабочкам. Ей хотелось дотронуться до них, погладить, подержать в ладони. Но бабочки взмахнули крылышками и улетели прежде, чем она дотянулась до них.

Девушка с сожалением посмотрела им вслед и, наблюдая за их полетом, все выше запрокидывала голову, пока слепящие лучи солнца не ударили ей в глаза.

Набусардар вышел из своего укрытия и, неслышно приблизившись, положил ладони на ее плечи. Он хотел легонько коснуться их, но, ощутив тепло ее тела, не удержался и заключил Нанаи в объятия.

Ослепленная солнцем, она не узнала Набусардара и сперва испугалась. Но звуки знакомого голоса рассеяли ее страх.

– Господин, – смущенно вымолвила она.

Слабый румянец, делавший ее еще более красивой, заливал щеки, подчиняясь смущению, как волны озера подчиняются ветру.

Позабыв обо всем на свете, Набусардар снова обнял Нанаи, прижав ее к своей груди, закрытой лишь легким хитоном. Он все еще не верил, что она не гонит его прочь, а покорно и нежно принимает его ласки.

– Целую вечность не видел тебя, – говорил он проникновенно, – целая вечность прошла с той поры, как я уехал. Я исполнил свой долг и теперь поживу здесь, чтобы насладиться твоей близостью, моя избранница, госпожа моего сердца. – Заметив, что Нанаи нахмурилась, он пылко повторил: – О да, мое сердце избрало тебя навеки, и ты станешь полновластной его повелительницей. Прежде чем начнется война с персами, ты станешь моей женой, моей законной госпожою. Я получу на это соизволение царя. Так я хочу, и так будет. Только люби меня. И верь. Ты должна принадлежать мне, и никому другому. Мне, мне одному.

Зловещим призраком промелькнула в его сознании распутная Телкиза, и Набусардар, говоря о любви, вдруг против воли скрипнул зубами.

– Я давно люблю тебя, господин. И давно принадлежу тебе одному, но события и время воздвигли между нами преграды, пытаясь убить наше чувство.

– В моем сердце, дорогая Нанаи, оно не умирало ни на единый миг. А если твое сердце дрогнуло – не поддавайся. Я назову тебя любимой женой, дай только срок. Мне нужно выбрать подходящую минуту, чтобы переговорить с царем и высокородной Телкизой, моей нынешней супругой. Я обязан соблюдать закон, чтоб никто не посмел мне бросить упрек, будто законы писаны лишь для простых людей, а не для знатных вельмож.

Такой упрек он уже слышал от Нанаи, когда хотел казнить пленного Устигу, привязав к своему скакуну. Напомнив Нанаи ее же слова, он усмехнулся.

– Не надо, не вспоминай о прошлом, – взмолилась она.

Набусардар замер.

– Ты все еще любишь Устигу?

– Я хочу любить тебя одного. И любить вечно; если ты не изменишь мне, я не изменю тебе никогда.

– Я пережил столько измен… С меня довольно. Я хочу сделать борсиппский дворец самым счастливым местом на свете.

Набусардар умолк и перевел взгляд на террасу.

К нему снова вернулись мысли о ратных делах. Мятеж в арабских провинциях, заботы, обрушившиеся на него после возвращения из поездки по сторожевым отрядам. Обсудив положение с Наби-Иллабратом, он приказал усилить заслоны на западных рубежах. Это было единственно приемлемое решение, так как дробить армию ради подавления мятежа за пределами Вавилонии было опасно: угроза персидского вторжения надвигалась неотвратимо. Кира задерживал лишь смертоносный август; август сулил передышку и вконец измученному Набусардару.