Вавилон — 17. Нова. Падение башен

— Откуда ты? — глаза бродяги были затуманены.

— С Луны, — ответил Катин.

— Из беленького домика на тенистой улочке, с велосипедом в гараже? У меня был велосипед.

— Мой дом был зеленым, — ответил Катин, — и под надувным куполом. Впрочем, велосипед у меня был.

Бродягу качнуло вперед.

— Ты не знаешь, парень. Ты не знаешь.

Следует выслушивать сумасшедших, подумал Катин. Они становятся большой редкостью. И он вспомнил, что надо сделать запись.

— Так давно… Ну, пока! — старик, пошатываясь, побрел по улице.

Катин покачал головой и пошел дальше.

Он был неуклюж и на редкость высок: выше двух метров. Он достиг этого роста к шестнадцати годам, но собственный рост его никогда не интересовал. За последующие десять лет он приобрел привычку слегка горбиться. Его длинные руки были постоянно засунуты за ремень шортов, а локти при ходьбе все время ударялись о что-нибудь.

И снова мысли его вернулись к лунам.

Катин, рожденный на Луне, любил луны. Он всегда жил на лунах, за исключением того времени, когда он уговорил своих родителей, стенографистов в суде созвездия Дракона на Луне, позволить ему обучаться в университете Земли, учебном центре таинственного и загадочного Запада — Гарварде, по-прежнему притягивающем к себе людей богатых, эксцентричных и неординарных. (Последние два качества относились и к Катину.)

Об изменениях, происходящих с земной поверхностью — снижении высоты Гималаев, обводнении Сахары, — он знал только по сообщениям. Морозные лишайниковые чащи марсианских полярных шапок, неистовые песчаные реки экватора Красной планеты, меркурианская ночь в сравнении с меркурианским днем — все это было ему известно только по посещениям психорамы.

Это было отнюдь не то, что Катин знал, что Катин любил.

Луны?

Луны невелики. Их красота заключается не в контрастах, а в вариациях. Из Гарварда Катин вернулся на Луну, а оттуда направился на станцию Фобос, где подключился к куче самописцев, устаревших, с малым объемом памяти, компьютеров, ареографов, и стал работать регистратором. Через некоторое время он исследовал Фобос на тракторе, оборудованном источником поляризованного света. Деймос — светлый обломок скалы шириной в десять миль — дрожал в это время над непривычно близким горизонтом. В конце концов Катин сколотил экспедицию на Деймос и также облазил буквально каждый квадратный фут поверхности этой крошечной луны. Потом он побывал на лунах Юпитера: И о, Европа, Ганимед и Каллисто прошли перед его карими глазами.

Луны Сатурна, освещенные сиянием колец, подвергались его обследованию, когда он возвращался со станции приема кораблей, где он тогда работал. Он изучал серые кратеры, серые горы, равнины и каньоны днями и ночами, портя свое зрение. Все луны одинаковы?

Если бы Катин очутился на любой из них, структура залегания нефтеносных пластов, кристаллическое строение и топография луны позволили бы ему незамедлительно узнать, где он находится, даже если бы ему завязали глаза. Высокий Катин сразу подмечал мельчайшие особенности каждого ландшафта. А вот особенности мира в целом или отдельного человека, из-за которых возникают всевозможные страсти, он знал, но не любил.

Он избавлялся от этой нелюбви двумя способами.

Во-первых, он писал роман. (Это он называл «внутренним способом».)

Записывающий кристалл, подаренный родителями по случаю окончания школы, болтался на цепочке в области его живота. К настоящему времени он содержал несколько сотен тысяч слов заметок. Но пока еще не была начата даже первая глава.

Во-вторых (внешний способ), он выбрал изолированный образ жизни в соответствии со своим образованием, а больше темпераментом. Он потихоньку все дальше и дальше отдалялся от фокуса человеческой деятельности, которым была для него Земля. Он окончил курсы киборгов всего за месяц. На эту луну — крайнюю луну Нептуна и Солнечной системы — он прибыл нынешним утром.

Его каштановые волосы были шелковистыми, нечесанными и достаточно длинными, что в них можно было вцепиться в драке (если только у вас для этого был достаточный рост). Руки, засунутые под ремень, машинально мяли плоский живот. Он подошел к тротуару и остановился. Кто-то сидел на изгороди и играл на сенсо-сиринксе.

Несколько человек стояли и смотрели.

Цвета распирали воздух, колыхались, словно под свежим бризом опадали и возникали снова, — светлый изумруд, тусклый аметист… Порывы ветра доносили запахи уксуса, снега, океана, имбиря, мака, рома. Осень, океан, имбирь, океан, океан, океан, опять океанские волны, и снова свет вскипал размытой голубизной и падал на лицо Мышонка. Электрическое арпеджио, струящееся неудержимым ручейком.

Дюжины две людей стояли около него. Они щурились, они вертели головами. Отсветы дрожали на их веках, ложились на губы, на наморщенные лбы. Какая-то женщина закашлялась, потирая свое ухо. Какой-то мужчина ударил себя по ляжкам.

Катин глянул поверх голов.

Кто-то протискивался вперед. Не прерывая игры, Мышонок поднял голову.

Слепой Дэн, неуверенно ступая, выбрался из толпы, остановился, шагнул вперед, в пламя сиринкса…

— Эй, проходи, не стой…

— Проходи, старик, живее…