Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

— Воистину,— отозвался офицер.— Микрокосм, полностью безопасный, абсолютно нереальный, без женщин и детей, где бог — генерал, а дьявол — смерть, и вы играете в нем так, чтобы все воспринималось всерьез. Все было устроено так, чтобы порождать наиболее деструктивные и нелогичные человеческие действия, якобы контролируемые и, насколько возможно, не случайные. В то время, когда экономическое положение и состояние умов в Торомоне достигло точки, когда «война неизбежна», мы должны были иметь какое-то место для всех усталых мозгов, ушибленных именно этим положением. Это и была армия. Но нашей задачей было заставить всех вас думать, что это безопасно, почетно и вообще хорошо. Из мальчика в мужчину, говорите? Дисциплина сама по себе ничего не значит для мальчика. Ваши руки...

Йон покорно взглянул на свои руки. Акробатика не только наполнила силой его пальцы и запястья, но и обошлась с его ладонями без всякой жалости. Только сейчас, в плывущем свете бара, он осознал, что мозолей на них не меньше, чем во времена работы на руднике.

— Ваши руки могут хорошо двигаться и делать разную работу. Вы выглядите интеллигентным человеком, так что, скорее всего, делаете свое дело хорошо. Когда вы учились этому делу, что бы это ни было, вы набивали мозоли, и в этом была дисциплина. Можете ли вы строить, владеете ли навыками какого-то ремесла, могут ли эти руки приказывать, работая с кем-то другим или в одиночку? Я не знаю, чем вы занимаетесь, но знаю, что, воспитывая свои руки, вы подчиняли их куда более строгой дисциплине, чем десяток людей, которые только и умеют, что убивать во сне. Мы же принижали то, что уже вложено в ваши руки, пытаясь заставить вас думать, что это даст вам только армия. Мы так замечательно все спланировали! Романы, повести, статьи — все это твердо отвечало «Да!» на вопросы, которые вы только что задали. Кстати, писал их вовсе не Корпус психологической поддержки. Мы провели достаточно пропагандистской работы, чтобы неуверенные и сомневающиеся интеллектуалы сделали остальное. «Да, да, да! Война — это реальный и весомый опыт» — потому что из вас всех они одни умели сомневаться до такой степени, чтобы представить, какая все это фальшивка. Сделать из вас мужчину? А вот посмотрите на этих! Посмотрите!

Он сделал широкий жест в направлении остальных солдат, сидевших в баре. Один из них спал, навалившись на угол стола. Двое других препирались у двери, в то время как еще один с тревогой ожидал драки. Пятый истерически хохотал над чем-то, разговаривая с девушкой, откинулся на спинку стула и упал назад. Теперь уже расхохоталась девушка.

— Или посмотрите на меня,— добавил психолог, покачиваясь и глядя в кружку.— Посмотрите на меня.

— Вы думаете, что вообще все это не имело значения? — спросил Йон и подумал о Теле, друге Альтер, который был мертв.— Для всех — не имело?

Психолог медленно покачал головой.

— Вы не понимаете. Вы действительно все еще ничего не понимаете. Вы знали кого-то, кто сгорел в одном из этих железных гробов, не так ли? Вам чертовски хочется, чтобы это что-то значило. Но я знал многих парней, которые там умерли. Я тренировал их. И там не было ни одного, кто стал бы более мужчиной, чтобы делать то, что делаете своими руками вы. Но я плевать хотел, что это так,— офицер скорчил гримасу.— Потому что жизнь...— он протянул палец и толкнул десятую часть деньги к квадрату из монет, который он выложил в уплату. Из дальнего конца матрицы вылетели две монеты.— Жизнь похожа вот на это. Враг — не всегда кто-то, в кого вы можете стрелять из-за мешка с гравием. И не всегда есть тот, кто скажет вам, когда стрелять и когда прекратить огонь. Опять же женщины и дети очень редко бывают далеко за спиной, в безопасности, а потом выясняется, что и у них есть свои проблемы... с которыми они порой справляются лучше, чем иные «настоящие мужчины». В армии все легко и просто: сражаться до смерти за правое дело...

Офицер снова взглянул на Йона.

— Вы знали кого-то, кто сгорел. Что ж, по сравнению с тем, ради чего вы живете, он умер за не такую уж плохую вещь,— он помолчал.— Это трудно принять.

— А вы принимаете? — спросил Йон. Слова прозвучали жестоко, но он сказал их с удивлением, начиная понимать. Офицер-психолог хихикнул.

— Ага. Вроде бы,— смех его прозвучал как стук гравия, сыплющегося на железный лист. Затем он нахмурился и потряс головой.— Они не ненавидят меня. Вы понимаете, у них нет ненависти ко мне. Они приходят сюда, пьют со мной, не задевают меня за то, что их сражения были не настоящими, относятся с полным дружелюбием, хотя знают, что я одно из ответственных лиц. О, мы сделали свою работу настолько хорошо, что даже самим не верится. Им все-таки было легче идти в никуда с теми чувствами, которые мы с таким трудом внушали им. Но я психолог, так что я точно знаю, почему я сижу здесь и напиваюсь вусмерть. Я понимаю все, что происходит в моем мозгу и заставляет меня это делать. И я знаю, почему я пил вчера и позавчера. И я знаю, и они знают, и, черт дери все, никому от этого ни вот настолько не легче.