Вавилон

Но это произвело эффект, противоположный ее намерениям. Рами стал выходить из комнаты каждый раз, когда она входила. Виктория, которая, будучи соседкой Летти по каюте, не могла от нее сбежать, стала появляться на завтраке с изможденным и раздраженным видом. Когда Летти попросила у нее соль, Виктория так злобно огрызнулась, что Летти отшатнулась назад, уязвленная.

Неустрашимая, она стала заводить поразительно личные темы каждый раз, когда оставалась с кем-то из них наедине, как дантист, прощупывающий зубы, чтобы понять, где болит больше всего, и найти то, что нужно исправить.

— Это не может быть легко, — сказала она однажды Робину. — Ты и он.

Робин, который сначала подумал, что она говорит о Рами, напрягся.

— Я не... как это понимать?

— Это просто так очевидно, — сказала она. — Ты так на него похож. Все это видят, никто не подозревает обратного.

Она имела в виду профессора Ловелла, понял Робин. Не Рами. Он почувствовал такое облегчение, что оказался вовлеченным в разговор.

— Это странное соглашение, — признал он. Только я настолько привык к нему, что перестал задаваться вопросом, почему не иначе.

— Почему он не признает тебя публично? — спросила она. — Это из-за его семьи, как ты думаешь? Жена?

— Возможно, — сказал он. — Но меня это не беспокоит. Если честно, я бы не знал, что делать, если бы он объявил себя моим отцом. Я не уверен, что хочу быть Ловеллом.

— Но разве это не убивает тебя?

— Почему?

— Ну, мой отец... — начала она, потом прервалась и примирительно кашлянула. — Я имею в виду. Вы все знаете. Мой отец не разговаривает со мной, не смотрит мне в глаза и не говорит со мной после Линкольна, и... Я просто хотела сказать, что немного знаю, каково это. Вот и все.

— Мне жаль, Летти. — Он похлопал ее по руке и тут же почувствовал себя виноватым за то, что сделал это; это казалось таким фальшивым.

Но она приняла этот жест за чистую монету. Она тоже, должно быть, изголодалась по привычному общению, по хоть какому-то признаку того, что она по-прежнему нравится своим друзьям. И я просто хотела сказать, что я здесь для тебя. — Она взяла его руку в свою.

— Надеюсь, это не слишком откровенно, но я просто заметила, что он относится к тебе не так, как раньше. Он не смотрит тебе в глаза и не говорит с тобой прямо. И я не знаю, что случилось, но это неправильно и очень несправедливо то, что он сделал с тобой. И я хочу, чтобы ты знала: если ты захочешь поговорить, Птичка, я здесь.

Она никогда не называла его Птичкой. Это слово Рами, — чуть было не произнес Робин, но потом понял, что это было бы самое худшее, что можно сказать. Он попытался напомнить себе, что нужно быть добрым. В конце концов, она всего лишь пыталась найти свою версию утешения. Летти была задиристой и властной, но ей было не все равно.

— Спасибо. — Он сжал ее пальцы, надеясь, что если он не станет уточнять, то это может привести к окончанию разговора. — Я ценю это.

По крайней мере, была работа, чтобы отвлечься. Практика Вавилона отправлять целые когорты, специализирующиеся на разных языках, в одно и то же выпускное плавание была свидетельством размаха и связей британских торговых компаний. Колониальная торговля вцепилась своими когтями в десятки стран по всему миру, а ее работники, потребители и производители говорили на десятках языков. Во время плавания Рами часто просили переводить для ласкаров, говорящих на урду и бенгальском; неважно, что его бенгальский был в лучшем случае рудиментарным. Летти и Виктория были заняты изучением судоходных накладных для следующего рейса на Маврикий и переводом украденной корреспонденции французских миссионеров и французских торговых компаний из Китая — Наполеоновские войны закончились, а борьба за империю — нет.

Каждый день с двух до пяти профессор Ловелл занимался с Рами, Летти и Викторией мандаринским языком. Никто не ожидал, что к моменту причаливания в Кантоне они будут свободно владеть языком, но смысл был в том, чтобы накормить их достаточным словарным запасом, чтобы они понимали основные приветствия, указания и обычные существительные. Профессор Ловелл также утверждал, что изучение совершенно нового языка за очень короткий промежуток времени приносит большую педагогическую пользу; это заставляет ум напрягаться и устанавливать быстрые связи, сопоставлять незнакомые языковые структуры с тем, что он уже знал.

— Китайский язык ужасен, — пожаловалась однажды вечером после занятий Виктория Робину. — В нем нет ни спряжений, ни времен, ни склонений — как ты вообще можешь понять смысл предложения? И не говори мне о тонах. Я их просто не слышу. Возможно, я просто не очень музыкальна, но я действительно не могу их различить. Я начинаю думать, что это обман.