— Капитал, — сказала Виктория. — Латинское capitale, происходящее от caput, превращается в старофранцузское chatel, которое в английском языке становится chattel. Скот и имущество становятся богатством. Они пишут это на брусках, прикрепляют их к слову «скот», а затем прикрепляют эти бруски к железным цепям, чтобы рабы не могли сбежать. Знаешь, как? Это делает их послушными. Как животные.
— Но это... — Летти быстро моргала, словно пытаясь вытряхнуть пылинку из глаза. — Но, Виктория, работорговля была отменена в 1807 году.
— И ты думаешь, они просто так прекратились? — Виктория издала звук, который был наполовину смехом, наполовину всхлипом. — Ты думаешь, мы не продаем бары в Америку? Ты думаешь, британские производители до сих пор не наживаются на оковах и кандалах? Ты не думаешь, что в Англии до сих пор есть люди, которые держат рабов, просто им удается это хорошо скрывать?
— Но Вавилонские ученые не...
— Это именно то, чем занимаются ученые Вавилона, — злобно сказала Виктория. — Я должна знать. Именно над этим работал наш научный руководитель. Каждый раз, когда я встречалась с Лебланом, он менял тему разговора на свои драгоценные бары. Он говорил, что думает, что я могу обладать особой проницательностью. Однажды он даже спросил, не надену ли я их. Он сказал, что хочет убедиться, что это работает на неграх.
— Почему ты не сказала мне?
— Летти, я пыталась. — Голос Виктории сломался. В ее глазах была такая боль. И от этого Робину стало глубоко стыдно, потому что только сейчас он увидел жестокую схему их дружбы. У Робина всегда был Рами. Но в конце концов, когда они расстались, у Виктории осталась только Летти, которая всегда признавалась, что любит ее, обожает ее, но не слышала ничего из того, что она говорила, если это не соответствовало ее представлениям о мире.
А где были они с Рами? Смотрели в сторону, не замечая, втайне надеясь, что девушки просто перестанут препираться и пойдут дальше. Время от времени Рами подкалывал Летти, но только для собственного удовлетворения. Ни один из них никогда не задумывался о том, как глубоко одинока должна была чувствовать себя Виктория все это время.
— Тебе было все равно, — продолжала Виктория. — Летти, тебя даже не волнует, что наша хозяйка не разрешает мне пользоваться туалетом в доме...
— Что? Это смешно, я бы заметила...
— Нет, — сказала Виктория. — Ты не заметила. Ты никогда не замечала, Летти, и в этом все дело. И мы просим тебя сейчас наконец, пожалуйста, услышать то, что мы пытаемся тебе сказать. Пожалуйста, поверь нам.
Летти, подумал Робин, была близка к переломному моменту. У нее заканчивались аргументы. У нее был вид собаки, загнанной в угол. Но ее глаза метались по сторонам, отчаянно ища выхода. Она найдет любое хлипкое оправдание, примет любую запутанную альтернативную логику, прежде чем расстаться со своими иллюзиями.
Он знал, потому что не так давно делал то же самое.
— Итак, идет война, — сказала она после паузы. — Вы абсолютно уверены, что война будет.
Робин вздохнул.
— Да, Летти.
— И это абсолютно точно дело рук Вавилона.
— Ты сама можешь прочитать письма.
— И что — что Общество Гермеса собирается с этим делать?
— Мы не знаем, — сказал Робин. — Но они единственные, кто может что-то с этим сделать. Мы принесем им эти документы, мы расскажем им все, что знаем...
— Но зачем? — упорствовала Летти. — Зачем их впутывать? Мы должны сделать это сами. Мы должны сделать брошюры, мы должны пойти в парламент — у нас есть тысяча вариантов, кроме как идти через какое-то... какое-то тайное кольцо воров. Такая степень сговора, коррупции — если бы общественность просто знала, она бы не была за это, я уверена. Но действовать подпольно, воровать у университета — это только вредит вашему делу, не так ли? Почему вы просто не можете выступить публично?
На мгновение они замолчали, гадая, кто первым скажет Летти.
Эту задачу взяла на себя Виктория.
— Интересно, — сказала она очень медленно, — читала ли ты когда-нибудь литературу об отмене рабства, опубликованную до того, как парламент окончательно объявил рабство вне закона.
Летти нахмурилась.
— Я не понимаю, как...