Вавилон

— Квакеры подали первую петицию против рабства в парламент в 1783 году, — сказала Виктория. — Экиано опубликовал свои мемуары в 1789 году. Добавьте это к бесчисленным историям о рабах, которые аболиционисты рассказывали британской общественности — истории о самых жестоких, самых ужасных пытках, которые можно причинить ближнему. Потому что простого факта отказа чернокожим людям в свободе было недостаточно. Им нужно было увидеть, насколько это было гротескно. И даже тогда им потребовались десятилетия, чтобы окончательно объявить эту торговлю вне закона. И это рабство. По сравнению с этим война в Кантоне за права торговли покажется сущим пустяком. Это не романтично. Здесь нет романистов, пишущих саги о последствиях опиумной зависимости для китайских семей. Если парламент проголосует за принудительное открытие портов Кантона, это будет выглядеть как свободная торговля, работающая так, как она должна работать. Так что не говорите мне, что британская общественность, если бы она знала, сделала бы хоть что-нибудь.

— Но это война, — сказала Летти. — Конечно, это другое, конечно, это вызовет возмущение...

— Чего ты не понимаешь, — сказал Рами, — так это того, что такие люди, как ты, готовы оправдываться, если это означает, что они могут получить чай и кофе на свой стол для завтрака. Им все равно, Летти. Им просто наплевать.

Летти долго молчала. Она выглядела жалкой, пораженной и хрупкой, как будто ей только что сообщили о смерти в семье. Она издала длинный, дрожащий вздох и окинула взглядом каждого из них по очереди.

— Теперь я понимаю, почему ты никогда мне не рассказывала.

— О, Летти. — Виктория колебалась, затем протянула руку и положила ее на плечо Летти. — Все было не так.

Но на этом она остановилась. Было ясно, что больше ничего ободряющего Виктория не могла придумать. Больше нечего было сказать, кроме правды, которая заключалась в том, что, конечно же, они не доверяли ей. При всей их истории, при всех их заявлениях о вечной дружбе, они никак не могли знать, на чью сторону она встанет.

— Мы все решили, — мягко, но твердо сказала Виктория. — Мы отнесем это Гермесу, как только прибудем в Оксфорд. И тебе не обязательно идти с нами — мы не можем заставить тебя рисковать; мы знаем, что ты и так много страдала. Но если ты не с нами, то мы просим тебя, по крайней мере, хранить наши секреты.

— Что вы имеете в виду? — Летти заплакала. — Конечно, я с вами. Вы мои друзья, я буду с вами до конца.

Затем она обняла руками Викторию и начала бурно рыдать. Виктория застыла, выглядя озадаченной, но через мгновение подняла руки и осторожно обняла Летти в ответ.

— Мне очень жаль. — Летти фыркала между всхлипами. — Мне жаль, мне так жаль...

Рами и Робин наблюдали за происходящим, не зная, как к этому отнестись. У кого-то другого это было бы похоже на перформанс, даже тошнотворно, но с Летти, они знали, это был не фарс. Летти не могла плакать по команде; она не могла даже симулировать основные эмоции по команде. Она была слишком жесткой, слишком прозрачной; они знали, что она не способна действовать иначе, чем так, как чувствует. Поэтому, видя, как она так расплакалась, они почувствовали облегчение от того, что она наконец-то поняла, что они все чувствуют. Было приятно видеть, что в ее лице у них все еще есть союзник.

И все же что-то было не так, и по лицам Виктории и Рами Робин понял, что они тоже так думают. Ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что именно его раздражает, а когда он понял, это беспокоило его постоянно, и сейчас, и впоследствии; это казалось большим парадоксом, тот факт, что после всего, что они рассказали Летти, после всей боли, которую они разделили, именно она нуждалась в утешении.

Глава двадцать первая

О, шпили Оксфорда! Купола и башни!

Сады и рощи! Ваше присутствие подавляет трезвость рассудка

УИЛЬЯМ УОРДСВОРТ, «Оксфорд, 30 мая 1820 года».

Их возвращение в Оксфорд на следующее утро быстро превратилось в комедию ошибок, многих из которых можно было бы избежать, если бы они не были слишком измотаны, голодны или раздражены друг другом, чтобы общаться. Их бумажники были на нуле, и они целый час спорили о том, разумно ли брать у миссис Клеменс карету до вокзала Паддингтон, пока не сдались и не раскошелились на такси. Но такси в Хэмпстеде было трудно найти в воскресенье утром, поэтому они добрались до вокзала только через десять минут после отправления оксфордского поезда. Следующий поезд был полностью занят, а следующий задержался из-за коровы, вышедшей на рельсы, что означало, что они прибудут в Оксфорд только после полуночи.

Целый день прошел впустую.