Вавилон

— Что это? — в испуге проговорила Тека. Едва сдержав крик, она послала одного из стражников за дворцовым лекарем и наказала солдату держать язык за зубами, но, прежде чем явился премудрый лекарь Сирру-Асум, слуги столпились у входа в подземелье, выспрашивая, что случилось.

Тека была сама не своя:

— Неужто мертв?

Нет, он жив, — ответил Сирру-Асум. — Но у него корчи. Он совсем обессилел.

Тут он заметил лежавший возле подстилки мешочек. Лекарь поднял его и высыпал на тыльную сторону ладони остатки содержимого.

— Яд, — обомлела Тека.

— Яд, и притом очень сильный. О Мардук, надеюсь, он не собирался отравить себя и избранницу Набусардара?

— Нет, мудрый Сирру-Асум, — подала голос Нанаи, — я сама хотела лишить себя жизни, чтобы спасти Набусардара от смерти, потому что, как открыл мне певец, если Устига уйдет в царство теней, вслед за ним суждено уйти и Набусардару. Я хотела, чтобы смерть моя стала для него искуплением, думала умилостивить богов, но руки у меня так дрожали, что я, как видишь, просыпала яд на землю, а того, что осталось, было слишком мало.

— Будь благословен, Мардук, — прошептала Тека.

— Ты полагаешь, мудрый Сирру-Асум, что у князя всего лишь корчи? — в слезах спросила Нанаи.

— Все говорит за это. Мы положим его на носилки и перенесем наверх.

В дворцовом покое, куда его поместили, Устига очнулся с выражением печального и трогательного равнодушия ко всему, что предстало его взору. Он глубоко вдыхал свежий воздух, струившийся сквозь отверстие в потолке, и это был единственный знак теплившейся в нем жизни.

Треволнения последних дней так истощили Нанаи, что Сирру-Асум и ее уложил в постель. Она не помнила, приняла ли остаток яда, который высыпала на ладонь, решив отравиться. На всякий случай лекарь еще раз дал ей козьего молока с целебным отваром. Рука Нанаи дрожала, когда она пыталась поднять кубок со снадобьем. Губы ее были бескровны, глаза тусклы, долго не проходила слабость во всем теле.

Ожила Нанаи, когда лекарь, при ней вспомнив об Устиге, сказал, что Нергал не впустил его в царство теней; щеки Нанаи порозовели, просияли глаза.

Вскоре она стала подниматься с постели и выходить на террасу, обычно в сопровождении мудрого Сирру-Асума или жреца-учителя, брата Улу.

Однажды они стояли с благородным Улу среди газонов, засаженных ирисами, и смотрели на куст священного аканта с увядшей верхушкой.

— Страшно ли это знамение, брат Улу? — спросила Нанаи. — Боги наделили жрецов даром провидения, открой мне всю правду. Верно ли, что моему господину, великому Набусардару, угрожает опасность? Певец с семиструнной лирой пророчил ему смерть.

— Но ведь это не певец был, — с ласковой укоризной возразил Улу.

В глазах Нанаи отразилось недоумение.

— Не певец, а один из персидских лазутчиков.

— Элос?

— Быть может, и Элос. Его светлость, непобедимый Набусардар приказал выследить его в Вавилоне. Переодевшись певцом, этот перс проник во дворец.

— О горе мне, легковерной!

— Этот перс знал, что ты испугаешься за судьбу Набусардара, так оно и случилось. Но его светлость прощает тебя.

— Откуда это тебе известно, добрый Улу?

— Я сам принес Непобедимому весть о коварстве мнимого певца.

— Скажи, он очень устал от боев и сражений?

— У Непобедимого много забот, лицо его хмуро, глаза воспалены.

— Он потерял веру в победу?

— Веры он не потерял, но опасается, как бы войска не истощили друг друга настолько, что победителю не хватит сил увенчать себя лавровым венком.

— И долго еще продлится война?

— Кто знает, дорогая Нанаи! На внутренней стороне перстня, который оставил Устиге персидский лазутчик, мы обнаружили надпись…

— Надпись? — шепотом переспросила Нанаи, чувствуя, как ею снова овладевает слабость.

— «Мужайся, Кир близко!» — вот что написано там.

— Что это значит? — спросила Нанаи изменившимся голосом.

Что персы задумали какое-то вероломство и верят в свой успех.

* * *

Ликуют горны, гремят барабаны, в воздухе реет походная песня. В эту смесь звуков вплетается гомон возвращающихся с поля дворцовых жнецов и жниц. Сверкают под солнцем серпы, горят в его лучах острия копий. Толпа все растет, обступая свиту верховного военачальника. Всадники с трудом прокладывают себе дорогу. Женщины бросают им цветы, плоды гранатового дерева, айвы, финики и тяжелые, роскошные гроздья винограда.

Наконец отряд остановился перед огромными воротами борсиппского дворца Набусардара.

Впереди воинов на статном скакуне ехал сам Набусардар в шлеме с гребнем. Верховный военачальник был чем-то озабочен, но сквозь тень на его лице просвечивала ласковая улыбка, с которой он обращался к ликующему народу.

Под звуки горнов и бой барабанов створы ворот распахнулись, и отряд въехал на просторный двор.

Набусардар остановился, подоспевшие конюхи подхватили брошенные им поводья, поглаживая верного коня по крутой шее.

А со второго двора уже спешили Тека и скульптор. из мастерских высыпали слуги.

Обрадованный такой встречей, Набусардар поздоровался со всеми и нетерпеливо обратился к Теке:

— Где же моя избранница?