Вавилон

Когда она вошла в опочивальню, Тека приготовляла для нее ночную одежду. Она помогла Нанаи совершить омовение и, умастив ее тело благовониями, нарумянив и наведя щеки нежной матовой пудрой, похожей на белую пыльцу, облачила госпожу в белоснежный, отделанный вышивкой, убор. Нанаи взглянула на себя в зеркало, когда Тека завязывала на ее талии розовые и голубые ленты. — Ты прекраснее райских дев, избранница моего господина, — сказала Тека, — ты прекраснее радуги. Видел бы тебя сейчас мой повелитель — он никогда больше не поглядел бы ни на одну из женщин! Ты словно розовокрылая горлинка на мраморном ободке пруда Иштар. Словно песня про северные облака, румяные от зари.

— Отчего ты так старательно наряжаешь меня?

— Обычаи требуют от женщины, встречающей победителя, быть нарядной. В первую ночь по возвращении его с войны она должна принадлежать ему.

Нанаи замерла от изумления.

— Не бойся, благородная моя госпожа, — ласкала ее взглядом верная рабыня, — не тревожься, ты любима самой нежной любовью. Я вскормила Набусардара своей грудью — досточтимая матушка его умерла в родах… и знаю, какая кровь течет в его жилах, знаю, что у него на сердце и что в мыслях. Да благословит тебя в его объятиях Иштар, богиня любви.

Задув все светильники, кроме одного, Тека сказала с поклоном:

— Твой господин будет ждать тебя.

И притворила за собой дверь.

Нанаи стояла перед зеркалом, стыдливо разглядывая себя. Огненные локоны ее струились по плечам и спине.

Щеки, овеянные очарованием юности, напоминали созревающие плоды. Изящно очерченные губы были похожи на сложенные крылья бабочки, трепещущие в предчувствии головокружительного полета.

Разглядывая свое отражение, она вспомнила слова Теки:

«Твой господин будет ждать тебя».

Нанаи медленно отошла от зеркала.

Покои Набусардара от ее опочивальни отделяла лишь деревянная дверь, завешанная драпировками из тонкой шерсти.

Коснувшись их, она остановилась в нерешительности.

Да, есть такой обычай, освященный божественной Иштар: первая ночь принадлежит вернувшемуся с войны победителю. Но что, если она нарушит его, пользуясь покровительством той же Иштар? Нет, на чистоту ее непорочного тела покушается царь, — так уж во сто крат лучше принадлежать Набусардару, единственному, которому она хотела бы принадлежать.

Мысли Набусардара были заняты совсем иным, и он очень удивился, когда увидел Нанаи в своей комнате.

Он возлежал на ложе, рассматривая план местности, где персы рыли канавы, прикидывая расстояние от озера Нитокрис до Персидского залива. И тут увидел Нанаи.

Он отложил в сторону план и, любуясь, наблюдал, как Нанаи приближается к нему — ослепительная, лучезарнее дневного светила.

— Ты словно луч солнца, — улыбнулся он, глядя на ее бронзовые волосы, озаренные пламенем светильников.

— Не смущай меня, — кротко потупила она глаза.

— Или словно зори, которыми я любовался в Дамаске. Когда-нибудь мы отправимся туда вместе.

Он плавно поднял руку, радостно приветствуя ее, и не опускал до тех пор, пока Нанаи не коснулась ее.

Она присела на краешек его ложа.

— Как ты прекрасна! — воскликнул он, пораженный ее красотой. — Ты могла бы блистать звездою в небе, озаряя чертоги царей. Могла бы сиять месяцем и серебрить по ночам рощи. Могла бы сверкать солнцем, под которым наливаются колосья. Любовь моя единственная, ты воплощение мечты, которую, как драгоценный камень, лелеет человеческое сердце. Ты — воплощение всего прекрасного в этом мире. Но будь лишь одним — моей бессмертной любовью.

Помолчав, он спросил:

— Ты согласна?

— Согласна, повелитель и избранник мой. Он привлек ее к себе и, чтоб она не озябла, укутал плечи легким белым покрывалом.

— Или, может, руками согреть тебя, жизнь моя? Он ласкал ладонями ее плечи и руки, она улыбнулась и склонила голову ему на грудь.

— Ты словно лилия, — продолжал он, — что раскрывается от прикосновения первого солнечного луча. Обещаю тебе царство, хранимое для тебя в моей душе. В сравнении с ним все царства мира — ничто, все сокровища — прах. Я буду любить тебя так, как только способен любить человек человека.

Он порывисто привлек ее к себе и стал целовать. Один из светильников угасал, должно быть, в нем догорало масло, в комнате стало темнеть. При меркнущем огне потемнели и волосы Нанаи, напоминая теперь плодоносный ил Месопотамской равнины, потемнели и окружающие предметы, тени их расплылись.

— От тебя веет дыханием олеандров и нарциссов, блаженство мое, — шептал он, обжигая губами ее уста, шею, плечи, осыпая ее всю поцелуями.

— Помнишь, как мы встретились с тобой под ветвями Оливковой рощи, мой любимый? — спросила Нанаи, прильнув к нему, точно лепесток к пестику цветка на закате.

Ответом ей было пылкое объятие.

— Не сон ли это? — спрашивала она.

— Нанаи, жена моя, желанная моя, любовь моя, — задыхаясь, шептал он ей в лицо, — не Валтасар, а Набусардар! Не его, а моей будешь ты отныне и навеки, навеки…