Вавилон и Башня

– Видите ли… – начал осанисто, по-профессорски, Розевич. – Бытует мнение, что молодежь последних поколений иногда, так сказать, излишне увлекается раритетными технологиями. Начинает зачем-то облака отключать, из ложементов выходить, – с нажимом на слово «выходить» произнес он, при этом не по-доброму посмотрев на Мукнаила. – Все дело, видите ли, в том, – Розевич с гордостью водрузил протертое пенсне на нос, – что раритетные технологии надо изучать! А не… – и он второй раз сурово посмотрел на Мукнаила, – а не применять! Не применять!

– Применять, изучать, – судя по всему, инструктор Жаб был не очень воодушевлен подобным объяснением. – Вы мне скажите, дорогой профессор, зачем девушка, у которой был такой огромный набор образов в облаке, отключила его и, проигнорировав всякую… заметьте, всякую что ни есть! – Жаб сделал ударение на слоге «кую», видно, придав именно ему особое значение. – Всякую безопасность, – еще раз повторил он, – вышла из облака. К тому же, – инструктор погрозил огромным красным карандашом, – зачем-то открыла эту дурацкую дверь! Мало того что открыла, так еще упала вниз, с пятидесятого этажа. Что там за этой дверью? – Жаб направил острие карандаша прямо на Мукнаила, оно было очень тонким, идеально наточенным и ровным, поэтому расплывалось перед глазами одной красной точкой. – Я обследовал! Ничего там нет. Ничего! Вот что вы на это скажете, дорогой профессор?

– Молодежь… кто ее поймет… – то ли утвердительно, то ли вопросительно пробормотал Розевич.

Все это время Мукнаил сидел в каком-то нетерпении. Ему хотелось поскорее закрыть образ допроса и вопреки всяким ограничениям со стороны инструктора пойти в образы жесткого смертоубийства и агрессивного совокупления. Мукнаила страшно раздражал сегодняшний образ Розевича. В этом маленьком пенсне, с малиновым платком в кармане, бриллиантовой заколкой и очень тесном сюртуке в темно-синюю полоску он, похоже, хотел произвести впечатление на инструктора Жаба. Да и Жаб тоже! Зачем-то взял этот огромный красный карандаш, заточенный так остро, словно собирался кого-то проткнуть. А эта шляпа с широкими полями! Он даже не учел, что, размахивая таким огромным карандашом, будет постоянно задевать поля.

В общем, Мукнаилу поскорее хотелось закрыть Жаба и Розевича. Накажут так накажут. Есть за что. Не надо было поддаваться на провокацию Асофы и, напрочь забыв про здравый смысл, отключать облако. Если б он этого не сделал, то тысячи раз был бы предупрежден, что нельзя открывать дверь. Если и можно открывать, то не надо идти по жуткой балке. Иначе, иначе… Короче, сам виноват. А есть вина, то и ограничение био вполне оправданное.

– Вот возьмите и поймите, дорогой профессор! – и Жаб так сильно махнул огромным карандашом, что все-таки задел шляпу, которая чуть было не слетела.

– А что тут понимать, достопочтимый Жаб?

– Инструктор Жаб, – поправил он Розевича.

– Инструктор Жаб, если бы нам дали не пятидесятый этаж, а гораздо более высокий, скажем, скажем… семидесятый, – профессор прищурился, словно на глаз определяя, какого этажа заслуживает ИРТ. – Скажем, ну… хотя бы семьдесят пятый, поближе к источнику поля. Вот тогда мы бы лучше изучали образы раритетных технологий. А молодежь, – и Розевич показал своим скрюченным пальцем в сторону Мукнаила, – лучше бы знала свою историю и то, как рискованно выходить из облака. Лучше! – профессор закончил фразу, почти прокричав фальцетом. Потом поспешно схватился за стакан воды и жадно пил, перебирая острым кадыком в такт глоткам.

– Вам бы все этаж повыше, Розевич, да к полю поближе. Знаете, сколько таких… – устало продолжал инструктор Жаб. – А этажи не от меня зависят. Не от меня…

Он достал сигарету из огромной лакированной пачки с изображением одинокого кактуса в пустыне, прикурил, в результате чего на кончике образовался нарядный китайский фонарик, и «съел» в один затяг почти треть.

– Так что делать будем? – обратился Жаб к Мукнаилу.

– Инструктор Жаб, – осторожно начал Мукнаил, заметив, что тот следующим затягом «съел» еще треть сигареты. («Значит, волнуется», – понял Мукнаил и поспешно стер эту мысль из своего образа.)

Во время допроса все личные образы допрашиваемого должны быть открыты. Едва Мукнаил убедился, что образ «значит, волнуется» исчез, без остатка открыл личное облако инструктору.

– Так… – Жаб добил сигарету и вдавил окурок в переполненную, сильно загаженную пеплом вперемешку с крупными маслянистыми плевками пепельницу. – Так! Значит, образ опасности вас там привлек. Значит, отключили с Асофой облака, пока шли по коридору. Значит, открыли дверь, несмотря на предупреждения. Значит, значит…

Инструктору понадобилось несколько секунд, чтобы составить мнение о ситуации, и он, снова закурив (все-таки это был решающий момент в допросе), определил Мукнаилу испытательный период, назначив ограничения сразу на несколько био. Наказание довольно серьезное, но могло быть гораздо хуже.

– И то! – паясничал Розевич. – И то! И то! И то! Правильно вы, инструктор Жаб! Ой как правильно!