Вавилон. Сокрытая история

Робин не знал, что ответить. С тех пор как они поднялись на борт, ему было не по себе, хотя он и не мог точно определить это ощущение. Его возвращение в Китай казалось нереальным. Десять лет назад, плывя в Лондон, он испытывал восторг, голова кружилась от грез о мире по ту сторону океана. На этот раз, как ему казалось, он знал, чего ожидать. И это его пугало. Он представлял возвращение домой с леденящим предвкушением, как будто боялся не узнать собственную мать в толпе. Узнает ли он то, что увидит? Вспомнит ли вообще свою родину? В то же время перспектива снова увидеть Кантон выглядела такой неожиданной и невероятной, что у него возникло странное убеждение: пока они доберутся до Кантона, город уже исчезнет с лица земли.

Еще больше пугало, что, как только он приедет, его могут заставить остаться; Ловелл солгал, и вся эта поездка задумана, чтобы вывезти его из Англии; его навсегда отлучат от Оксфорда и всей прежней жизни.

Тем временем предстояло еще пережить полтора месяца на море. Они оказались мучительными с самого начала. Рами и Виктуар напоминали ходячих мертвецов: побледневшие и дерганые, они вздрагивали от любого шороха и не могли поддержать простейший разговор. Университет их не наказал. Никого даже не вызвали на допрос. Однако профессор Ловелл, как считал Робин, наверняка их подозревает. Чувство вины было написано на их лицах. Как много известно Вавилону? А «Гермесу»? И что случилось с убежищем Гриффина?

Робину ужасно хотелось обсудить все с Рами и Виктуар, но возможность так и не представилась. Летти всегда была рядом. Даже ночью, когда они уединялись в отдельных каютах, у Виктуар не было ни малейшего шанса улизнуть к мальчикам, не вызвав подозрений у Летти. Оставалось лишь притворяться, что все в порядке, но получалось с трудом. Они нервничали, суетились без причины и были взвинченными. Ни один не чувствовал восторга по поводу новой, самой захватывающей главы в карьере. При этом они не могли говорить ни о чем другом; даже старые шутки не шли на ум или звучали натужно. Напористая, болтливая и ни о чем не подозревающая Летти всех раздражала, и хотя они старались скрыть свое раздражение, ведь она ни в чем не виновата, но не могли не огрызаться, когда она в десятый раз спрашивала их мнение о кантонской кухне.

В конце концов она сообразила, что происходит нечто необычное. На третий вечер, после того как профессор Ловелл покинул кают-компанию, она положила вилку и властно спросила:

– Да что с вами случилось?

Рами обратил на нее каменный взгляд.

– Не понимаю, о чем ты.

– Не притворяйся, – рявкнула Летти. – Вы ведете себя странно. Не притрагиваетесь к еде, валяете дурака на занятиях… Ты даже к своему разговорнику не притрагивался, Рами, и это забавно, потому что ты месяцами твердил, будто сумеешь имитировать китайский акцент лучше Робина…

– У нас морская болезнь, – выпалила Виктуар. – Понятно? Ни один из нас не проводил все детство в плаваниях по Средиземному морю, в отличие от тебя.

– А в Лондоне у вас тоже была морская болезнь? – спросила Летти, подняв бровь.

– Нет, просто мы устали от твоего голоса, – язвительно заявил Рами.

Летти надулась.

Робин отодвинул свой стул и встал.

– Пойду подышу воздухом.

Виктуар окликнула его, но Робин сделал вид, будто не слышал. Он чувствовал себя виноватым, бросив Виктуар и Рами наедине с Летти, сбежав от этой катастрофы, но никак не мог сейчас находиться с ними за одним столом, ни секунды. Он весь горел, а под одеждой словно ползали тысячи муравьев. Если бы он не вышел, не размял ноги, то просто взорвался бы.

Снаружи было холодно и быстро смеркалось. На палубе никого не было, не считая профессора Ловелла, курящего на носу. Заметив его, Робин чуть не повернул назад – с того утра, когда его поймали с поличным, они не сказали друг другу ни слова, не считая положенных по этикету любезностей, – но профессор Ловелл тоже его увидел. Он опустил трубку и поманил Робина к себе. С колотящимся сердцем Робин приблизился.

– Я помню, когда ты совершил это путешествие в прошлый раз. – Профессор Ловелл мотнул головой на черные перекатывающиеся волны. – Ты был еще совсем маленьким.

Робин не знал, что ответить, и просто уставился на него, ожидая продолжения. К его величайшему удивлению, профессор Ловелл положил руку ему на плечо. Однако прикосновение получилось неловким, натужным – слишком сильным и жестким. Они стояли в напряжении, смущаясь, как перед дагерротипом, словно не смели пошевелиться, пока не вспыхнет свет.

– Я верю во второй шанс, – наконец сказал профессор Ловелл. Казалось, он отрепетировал эти слова, они вышли такими же неуклюжими, как и его прикосновение. – Я хочу сказать, Робин, что ты очень талантлив. И нам было бы жаль тебя потерять.

– Спасибо, – отозвался Робин, все еще понятия не имея, к чему клонит профессор Ловелл.

Тот откашлялся и взмахнул трубкой, словно помогая словам выйти из груди.

– В общем, на самом деле я хотел сказать… должен был сказать уже давно… что я могу понять, если ты… разочарован во мне.

Робин моргнул.

– Сэр?