Вавилон. Сокрытая история

Родные попрощались с Рами в порту. Вещей у него было немного: из своей одежды он вырастет уже через полгода.

Мать обхватила его щеки ладонями и поцеловала в лоб.

– Не забывай писать. Раз в месяц, нет, раз в неделю, и обязательно молись…

– Да, амма.

Сестры прижались к его сюртуку.

– Ты пришлешь нам подарки? – спросили они. – А с королем встретишься?

– Да, – ответил он. – Нет, мне это неинтересно.

Отец стоял немного в стороне, наблюдая за женой и детьми, и щурился, словно пытался получше запечатлеть все в памяти. Наконец, когда прозвучал сигнал к посадке, он прижал сына к груди и прошептал:

– Аллах хафиз[79]. Не забывай писать матери.

– Да, аббу.

– И не забывай, кто ты такой, Рамиз.

– Да, аббу.

В то время Рами уже исполнилось четырнадцать, и он хорошо знал, что такое гордость. Рами намеревался не просто не забывать. Ведь теперь он понимал, почему отец улыбнулся в тот день в гостиной – не от слабости или покорности, не из страха перед расправой. Он играл свою роль. Он показывал Рами, как это делается.

Лги, Рамиз. Это был урок, самый важный урок, который ему когда-либо преподали. Прячь свое истинное «я», Рамиз. Покажи миру то, чего от тебя хотят; создай образ, который все хотят видеть, потому что, рассказывая собственную историю, ты получаешь над ними контроль. Скрывай свою веру, свои молитвы, ибо Аллах все равно знает, что в твоем сердце.

И Рами тоже играл свою роль. Он без труда ориентировался в английском высшем обществе: в Калькутте было немало английских таверн, мюзик-холлов и театров, и в Йоркшире он лишь расширил представление о мире элиты, в котором вырос. Он усиливал и ослаблял свой акцент в зависимости от аудитории. Он усвоил все причудливые представления англичан о собственном народе, оттачивал их, как искусный драматург, и выплескивал обратно. Он знал, когда следует играть ласкара, когда слугу, а когда принца. Знал, когда нужно льстить, а когда заниматься самоуничижением. Он мог бы написать диссертацию о гордости белых, о любопытстве белых. Он знал, как заставить восхищаться собой и одновременно нейтрализовать себя как угрозу. Он отточил величайший из всех трюков – как надурить англичанина, глядя на него с уважением.

Рами настолько в этом преуспел, что почти потерял себя настоящего. Он загнал себя в опасную ловушку, когда актер верит собственной игре, ослепленный аплодисментами. Он мог представить себя аспирантом, осыпанным знаками отличия и наградами. Богато оплачиваемым адвокатом на кафедре юриспруденции. Признанным переводчиком, курсирующим туда-сюда между Лондоном и Калькуттой и каждый раз привозящим богатые дары своей семье.

И порой Рами пугало, как легко он танцует по Оксфорду, каким близким кажется это воображаемое будущее. Снаружи он был ослепителен. Внутри чувствовал себя обманщиком, предателем. И он уже начал отчаиваться, задаваться вопросом, не станет ли лакеем империи, как и предполагал Уилсон, ведь осталось так мало возможностей для сопротивления колониализму и они казались такими безнадежными.

Пока на третьем курсе не воскрес из мертвых Энтони Риббен, который спросил его:

– Ты с нами?

Рами заглянул ему в глаза и без колебаний ответил:

– Да.

Глава 16

Вполне очевидно, что китайцы, которые любят деньги и умеют их зарабатывать, как и любой другой народ, готовы торговать с иностранцами ради выгоды.

Джон Кроуфорд. Китайская империя и торговля

Наступило утро. Робин встал, умылся и оделся для занятий. У дома он встретил Рами. Оба не проронили ни слова, они молча подошли к двери башни, и, вопреки опасениям Робина, дверь открылась и впустила их. Они опоздали; когда они заняли свои места, профессор Крафт уже читала лекцию. Летти бросила на них раздраженный взгляд. Виктуар с непроницаемым выражением лица кивнула Робину. Профессор Крафт продолжала, словно не замечая их; так она всегда поступала с опоздавшими. Они достали ручки и начали делать заметки о Таците и его кошмарных аблятивных падежах.

Аудитория казалась одновременно обыденной и душераздирающе прекрасной: утренний свет струился сквозь витражные окна, отбрасывая красочные узоры на полированные деревянные столы; мел четко скрежетал по доске; растекался сладкий древесный запах старых книг. Недостижимая мечта – хрупкий прекрасный мир, в котором Робину позволили остаться ценой своих убеждений.

После обеда они получили извещения в почтовых ящиках, чтобы были готовы к отъезду в Кантон из Лондона к одиннадцатому октября – на следующий день. Они проведут в Китае три недели – две в Кантоне и одну в Макао, после чего по пути домой на десять дней остановятся на Маврикии.

«Ваш пункт назначения находится в умеренном климате, но на море может быть прохладно, возьмите теплые пальто», – гласило сообщение.

– А не рановато ли? – спросила Летти. – Я думала, мы уедем только после экзаменов.