Вавилон. Сокрытая история

– Она ничего не сделала, – хрипло произнес он. – Не подняла тревогу. Не закричала. Ей не дали такой возможности. Эвелин Брук просто оказалась не в том месте не в то время. Но Гриффин перепугался, что она может его выдать, и убил ее. Я нашел ее на следующее утро.

Он протянул руку и похлопал по истертой серебряной пластине, лежащей в углу стола. Робин видел ее много раз, но профессор Ловелл всегда держал ее наполовину скрытой за рамкой для картины, а Робину недоставало смелости спросить. Профессор Ловелл перевернул пластину.

– Знаешь, для чего служит эта словесная пара?

Робин посмотрел на пластину. На одной стороне было написано 爆. У него внутри все перевернулось. Он боялся смотреть на другую сторону.

– Бао, – сказал профессор Ловелл. – Что значит «огонь». А кроме того, это значит «насилие», «жестокость» и «беспорядки». Сам по себе иероглиф может означать «необузданные, дикие зверства»; он же используется в словах, обозначающих «гром» и «жестокость»[75]. И Гриффин перевел его как «вспышка», самый примитивный перевод, настолько примитивный, что едва ли вообще используется, поэтому вся эта сила, все разрушения были скрыты в серебре. И ее грудь взорвалась. Ребра разошлись, как будто кто-то открыл птичью клетку. А потом он оставил ее лежать среди полок, с книгой в руке. Когда я увидел ее, кровь залила половину пола. Все страницы были красными. – Он подвинул пластину по столу. – Вот, возьми.

Робин вздрогнул.

– Сэр?

– Возьми ее, – рявкнул профессор Ловелл. – Почувствуй ее вес.

Робин сомкнул пальцы на пластине. Она была ужасно холодной, холоднее других пластин, и необычно тяжелой. Да, он верил, что она способна убить. Она как будто гудела от скрытой в ней яростной мощи, словно бомба, которая вот-вот взорвется.

Робин понимал, что спрашивать бесполезно, но все равно спросил:

– Откуда вы узнали, что это Гриффин?

– За последние десять лет у нас не было других студентов-китаистов. Кто еще мог это сделать? Может, я? Или профессор Чакраварти?

Лгал ли он? Возможно. История была такой гротескной, что Робин с трудом в нее верил, ему не хотелось верить, что Гриффин способен на убийство.

Но так ли это? Гриффин, говоривший о Вавилоне как о противнике на войне, посылавший собственного брата в самое пекло, не задумываясь о последствиях, Гриффин, убежденный в манихейской справедливости своей войны настолько, что не видел ничего другого. Мог ли он убить беззащитную девушку ради «Гермеса»?

– Мне жаль, – прошептал Робин. – Я не знал.

– Вот кому ты вверил свою судьбу, – сказал профессор Ловелл. – Лжецу и убийце. Ты воображал, что способствуешь освобождению всего мира, Робин? Не будь таким наивным. Ты только поддерживал иллюзии Гриффина в собственном превосходстве. И ради чего? – Он мотнул головой на плечо Робина. – Ради пули в руке?

– Как вы…

– Профессор Плейфер как-то обмолвился, что ты, вероятно, повредил руку во время гребли. Но меня не так легко обмануть. – Профессор Ловелл переплел пальцы в замок и откинулся назад. – Так вот. Выбор, как я полагаю, очевиден. Либо Вавилон, либо «Гермес».

Робин нахмурился.

– Сэр?

– Вавилон или «Гермес»? Это просто. Тебе решать.

Робин почувствовал себя сломанным музыкальным инструментом, способным издать лишь один звук.

– Сэр, я не…

– Ты считал, что тебя исключат?

– Ну… Да, я не…

– Боюсь, не так-то просто покинуть Вавилон. Ты свернул на кривую дорожку, но я верю, что это произошло в результате дурного влияния, которому ты не сумел воспротивиться. Ты наивен, безусловно. И разочаровал меня. Но ты не конченый человек. Нет необходимости отправлять тебя в тюрьму. – Профессор Ловелл забарабанил пальцами по столу. – Однако было бы неплохо, если бы ты дал нам что-нибудь полезное.

– Полезное?

– Информацию, Робин. Помоги нам их найти. Помоги избавиться от них.

– Но я ничего о них не знаю. Даже имен не знаю, не считая Гриффина.

– Вот как?

– Это правда, именно так они и действуют, децентрализованно, они не говорят ничего новым сообщникам. На случай… – Робин нервно сглотнул. – На случай чего-то подобного.

– Как неудачно. Ты уверен?

– Да, я правда не…

– Скажи прямо, Робин, не юли.

Робин вздрогнул. Именно такие слова произнес Гриффин, он хорошо помнил. И Гриффин сказал их в точности так же, как сейчас профессор Ловелл, холодно и властно, как будто он уже выиграл спор и любой ответ Робина будет бессмыслицей.

Робин представил ухмылку Гриффина и точно знал, что тот сказал бы: конечно, ты выберешь жизненные блага, как всякий изнеженный студент. Но какое право имел Гриффин осуждать его выбор? Пребывание в Вавилоне, в Оксфорде, было не прихотью, а способом выжить. Его единственный билет в эту страну, единственное, что отделяло его от нищеты.

Внезапно он ощутил вспышку ненависти к Гриффину. Робин ничего этого не хотел, и теперь его будущее, а также будущее Рами и Виктуар, висело на волоске. А где Гриффин? Где он был, когда в Робина стреляли? Исчез. Он использовал их для своих целей и бросил, когда дела пошли худо. Даже если Гриффина посадят в тюрьму, он это заслужил.