Вавилон. Сокрытая история

– Больше никто не хочет возразить? – рявкнул он.

Никто не проронил ни слова. Профессор Крафт встала и стала подниматься по лестнице. Секунду спустя к ней присоединился Ибрагим, а за ним Джулиана, и наконец в вестибюле остались только Робин и Виктуар, они смотрели, как профессор Чакраварти шагает по ступеням крыльца к баррикаде.

Глава 29

Здесь трубочистов юных крики

Пугают сумрачный собор,
И кровь солдата-горемыки
Течет на королевский двор.

Уильям Блейк. Лондон

После ухода профессора Чакраварти настроение в башне стало мрачным.

В первые дни забастовки все были слишком заняты – писали листовки, изучали учетные книги и укрепляли баррикады, – чтобы обращать внимание на грозящую им опасность. Все это было так грандиозно, так объединяло. Они наслаждались обществом друг друга. Разговаривали ночи напролет, удивляясь, как поразительно похожи их судьбы. В детстве их вырвали из родных мест и привезли в Англию, чтобы они либо добились успеха, либо были изгнаны. Многие из них были сиротами, разорвавшими все связи с родиной, кроме языка[120].

А теперь лихорадочные приготовления первых дней уступили место мрачным, удушливым мыслям. Все карты были открыты и лежали на столе. Больше не осталось угроз, которые они еще не выкрикнули с крыши. Сейчас оставалось лишь ждать, и часы тикали, приближая неизбежный момент катастрофы.

Они предъявили ультиматум, выпустили свои прокламации. Вестминстерский мост рухнет через неделю, если только…

Это решение оставило горький привкус во рту. Все было уже сказано, и никто не хотел думать о последствиях. Размышлять было опасно; они хотели только пережить еще один день. Теперь чаще всего они уединялись в разных углах башни – читали, изучали записи или находили другие занятия, чтобы скоротать время. Ибрагим и Джулиана почти не расставались.

Остальные подозревали, что эти двое влюбились друг в друга, но разговоры об этом быстро затухали, ведь они наводили на мысли о будущем, о том, чем все может закончиться, и это навевало грусть. Юсуф держался особняком. Мегана иногда пила чай с Робином и Виктуар, они вспоминали общих знакомых – Мегана недавно окончила университет и была близка и с Вималем, и с Энтони, – но в конечном счете она тоже начала замыкаться в себе. И Робин иногда задумывался, не жалеют ли они с Юсуфом о своем решении остаться.

Жизнь в башне, жизнь во время забастовки, поначалу такая новая и захватывающая, стала рутинной и монотонной. Поначалу все давалось с трудом. Смешно и стыдно, как плохо они умели поддерживать порядок. Никто не знал, где хранятся веники, поэтому полы оставались пыльными и замусоренными. Никто не умел стирать – они попробовали составить словесную пару со словом «отбеливать» и словами, происходящими от протоиндоевропейского корня «бхел» («сиять белизной», «вспыхивать», «гореть»), но она позволила лишь на время сделать одежду белой и обжигающе горячей.

Они по-прежнему трижды в день собирались на совместные трапезы, хотя бы потому, что это упрощало распределение порций. Все вкусные излишества быстро закончились. Уже на второй неделе не стало кофе, а к третьей почти закончился чай. Пришлось все сильнее разбавлять его, пока он не превратился в слегка подцвеченную воду. Ни о каком молоке или сахаре не было и речи. Мегана настаивала, что лучше получить удовольствие от остатков правильно заваренного чая, но профессор Крафт категорически не согласилась.

– Я могу отказаться от молока, – заявила она. – Но не от чая.

В течение этой недели Виктуар стала якорем, за который уцепился Робин.

Он знал, что Виктуар злится на него. Первые два дня они провели в угрюмом молчании, но все равно вместе, потому что нуждались друг в друге. Они часами сидели плечом к плечу у окна на шестом этаже. Виктуар не жаловалась. Ведь больше сказать было нечего. Курс был задан.

На третий день молчание стало невыносимым, и они начали разговаривать, поначалу о всяких мелочах, а потом обо всем, что приходило на ум. Иногда вспоминали Вавилон, золотые деньки до того, как все полетело к чертям. Иногда им удавалось забыть о случившемся, и они сплетничали о тех временах, словно не было ничего важнее, устроят ли Колин Торнхилл и близнецы Шарп потасовку из-за хорошенькой сестры Билла Джеймсона, приехавшей навестить брата.

Лишь на четвертый день они смогли собраться с духом, чтобы заговорить о Летти.

Завел разговор Робин. Летти постоянно маячила в глубинах их памяти, как гнойная рана, к которой они не осмеливались прикоснуться, и Робин больше не мог ходить кругами. Он решил вонзить в гниль раскаленный нож.

– Как думаешь, она давно собиралась на нас донести? – спросил он. – Или ей далось это с трудом?

Виктуар не нужно было уточнять, о ком он.