Вавилон. Сокрытая история

В конце первого триместра в Вавилон приехал французский химик Луи Жак Манде Дагер и привез с собой прелюбопытнейший предмет. Это была гелиографическая камера-обскура, как он ее назвал, способная воспроизводить неподвижные изображения с помощью медных пластин и светочувствительных составов, хотя он не смог точно описать механику. Не могли бы в Вавилоне ее усовершенствовать?

Проблема камеры Дагера стала предметом обсуждения всей башни. Преподаватели устроили соревнование: любой студент, допущенный к работам с серебром, который решит проблему Дагера, мог добавить свое имя к его патенту и получал право на долю в будущих доходах. В течение двух недель на восьмом этаже царила тихая суматоха: студенты четвертого курса и научные сотрудники листали этимологические словари, пытаясь найти словесную пару, которая позволит найти правильную смысловую связь между светом, цветом, изображением и имитацией.

Головоломку в итоге разгадал Энтони Риббен. По условиям контракта с Дагером запатентованная словесная пара держалась в секрете, но ходили слухи, будто Энтони использовал латинское imago, которое помимо значения «подобие» или «имитация» также подразумевает «призрак». По другим слухам, Энтони нашел способ растворить серебряную пластину, чтобы получить пары нагретой ртути. О чем речь на самом деле, Энтони не признавался, но ему хорошо заплатили.

Камера работала. Волшебным образом точное подобие запечатленного объекта удавалось воспроизвести на листе бумаги за удивительно короткое время. Устройство Дагера – дагерро- тип, как его назвали, – стало местной сенсацией. Каждый хотел сделать свой портрет. Дагер и преподаватели Вавилона устроили трехдневную демонстрацию в вестибюле башни, и нетерпеливые посетители выстроились в огромную очередь, загибающуюся за угол.

Робин беспокоился за свой перевод с санскрита, который должен был сдать на следующий день, но Летти настояла, чтобы они пошли и сделали портрет.

– Разве ты не хочешь запечатлеть нас на память? – спросила она. – Сохранить этот момент на века?

Робин пожал плечами.

– Не особо.

– А я хочу, – упрямо заявила она. – Хочу помнить, какими мы были сейчас, в 1837 году. Не хочу никогда забывать.

Они расположились перед камерой. Летти и Виктуар на стульях, сложив ладони на коленях. Робин и Рами встали позади них, не зная, куда девать руки. Положить их девушкам на плечи? Или на спинки стульев?

– Руки по бокам, – скомандовал фотограф. – И не шевелитесь. Нет, сначала сдвиньтесь поближе друг к другу. Вот так.

Робин улыбнулся, но понял, что не сможет растягивать рот столько времени, и перестал.

На следующий день они забрали готовый портрет у клерка в приемной.

– Господи, – вздохнула Виктуар, – это же не имеет с нами ничего общего.

Но Летти была в восторге и настояла на покупке рамки.

– Я повешу ее над камином, как думаете?

– Я бы предпочел его выкинуть, – отозвался Рами. – Портрет выводит меня из себя.

– Вовсе нет, – возразила Летти. Дагерротип, казалось, ее околдовал, она будто видела в нем настоящее волшебство. – Это же мы. Застывшие во времени. Оставшиеся в том мгновении, которое уже никогда не вернется, сколько бы мы ни прожили. Это чудесно.

Робин тоже считал изображение странным, но вслух этого не высказал. Их лица выглядели искусственными, застывшими от неудобной позы. Камера исказила и сгладила связывавший их дух, и невидимая теплота и товарищество между ними теперь казались натянутой, вынужденной близостью. Дагерротип, подумал он, тоже своего рода перевод, и он всех их обеднил.

И в самом деле, фиалки, брошенные в тигель.

Глава 10

Чтобы сохранить моральные принципы студентов, их ограничивают безопасной и элегантной глупостью классического образования. Истинно оксфордский наставник содрогнулся бы, услышав, как молодые люди спорят о моральных и политических истинах, создают и разрушают теории и предаются всей смелости политических дискуссий. Он не увидел бы в этом ничего, кроме оскорбления Бога и измены королю.

Сидней Смит. Профессиональное образование Эджворта