Вавилон

– Какую из моих проповедей я должен повторить для тебя, господин? Я уже продолжительное время беседую с людьми и произнес их немало. Что же касается надсмотрщиков, то они прыгнули в воду сами, спасаясь от разъяренной толпы. Мои соплеменники обрушились на них, преисполненные гнева за то, что им не разрешили подать воды и отнести в тень под деревья тех несчастных, которые во время работы упали, изнуренные зноем. Люди вынуждены были смотреть, как у них на глазах умирает двадцать измученных товарищей. Согласись, господин, что в подобных обстоятельствах любой возмутился бы без всякого подстрекательства. Как видишь, моей вины тут нет, господин.

– Это правда! – раздался крик из толпы. Набусардар взвешивал каждое его слово, убеждая себя действовать обдуманно и по справедливости. Когда объяснения проповедника подтвердили старейшины и поручились за правдивость его слов собственной жизнью и жизнью своих детей, Набусардар был готов снять обвинение.

– Но я не снимаю обвинения в подстрекательстве к бунту против Вавилона, – поспешно добавил он. – Царь дарует тебе свободу, если ты выдашь тех единоверцев, которые состоят в заговоре против престола и державы.

– Я ничего не знаю о заговоре против престола и державы.

– Твой Ягве тоже ничего не знает об этом? – презрительно спросил Набусардар. Внимание его привлек шум крыльев белой птицы, и он поднял голову.

Птица возвращалась на ночь в свое гнездо. Она пролетела над толпой и скрылась в высоких зарослях тростника. Проповедник тоже проводил взглядом неспешный, мирный полет птицы и, когда она исчезла из глаз, приготовился отвечать.

– Ягве говорит только: «Я призову к жизни поборника справедливости на востоке, и по слову моему он будет править над владыками запада. Я выдам их, подобно праху, мечу его, и подобно сору летучему, стрелам его. С именем моим он обрушится на сильных мира, погрязших в скверне, и растопчет их, как глину гончарную». У Набусардара перехватило дыхание, но он постарался сдержать себя.

– Кого ты считаешь поборником справедливости с востока? – спросил он. – Огненную птицу, Кира?

– Я говорю лишь то, что внушил мне Ягве, – с внутренним вызовом оправдывался проповедник.

Возмущение Набусардара росло. Он спросил уже более резко:

– Кто же, по-твоему, эти владыки запада? Правители Вавилона?

– Не я, а Ягве определил так. Я только его скромный служитель и глашатай правды.

– Царь приговорил тебя к смерти, – вскричал Набусардар, – не забывай: ты умрешь под бичами!

– Я не противлюсь приговору своего повелителя, ибо Ягве сказал: «Не бойся, пойдешь ли по водам, не поглотят тебя. И пойдешь ли в огонь – не спалит тебя, ибо правда – вечна».

Он еще не кончил говорить, а из толпы халдеев уже послышались крики, что он насмехается над царем и оскорбляет халдейские законы.

– Смерть ему! – кричали они, хотя незадолго до этого с удовольствием слушали игру на арфах и пение евреев.

– Смерть ему!

– Смерть!

Многие схватили камни и кинулись на проповедника. Если б солдаты не преградили путь, они забили бы его. Издали они плевали в него. Не имея возможности подступиться к юноше, стали забрасывать камнями толпу евреев.

Набусардар хотел продолжить допрос, но халдеи кричали:

– Смерть ему! Смерть!

– Исполнить приговор царя!

– Царь приказал связать его и предать бичеванию!

– Бичевать его!

– Смерть ему!

– Бичевать!

Набусардар медлил. Но толпа халдеев напирала на него с криками «Бичевать! Бичевать!» Собственно, участь проповедника была решена еще в Вавилоне, и, чтобы успокоить орущих, Набусардар приказал связать его и приступить к экзекуции.

Солдаты сорвали с проповедника одежду, скрутили его веревками и подтащили к камню, который служил израильтянам вместо жертвенника. Солдаты нарочно положили его на этом возвышении, чтоб виднее было бьющееся в муках тело – халдеям на радость, израильтянам – в назидание.

Солдаты царя усердно исполняли свой долг.

Удар за ударом судорогой отдавался по всему телу пророка. Ступни заливала кровь. Уже и камень под ним окрасился кровью. Тело смертника вздрагивало от боли. Но лицо не выдавало нестерпимых страданий. Оно оставалось спокойным и строгим. Крепко сжатые губы не пропускали ни единого вздоха. Но вот они все же разжались, испустив тихий стон. Силы заметно оставляли юношу. Руки бессильно поникли бы, не будь они накрепко связаны. Дыхание стало прерывистым, на губах выступила пена. Взор туманился, несчастный терял сознание. Он уже не слышал угроз и насмешек халдеев. Не слышал и рыданий своих единоверцев. Он покидал этот мир и уходил в неведомое царство новой жизни. В последний раз он приподнял голову под безжалостным бичом и – уронил ее на камень.

Уже не было ни боли, ни заходящего солнца, ни кроваво-красного горизонта. Все куда-то исчезло, и осталось только ощущение умиротворяющей пустоты. В эту пустоту ворвался отдаленный конский топот. Проповедник не знал, где это происходит, на этом или уже на том свете. Но топот слышался все явственней, как будто на бешеной скорости несся к его ушам. Ему показалось, что под копытами коней дрожит земля.

На поляну ворвались два взмокших от пота царских гонца.