Вавилонские ночи

Донни Маскаллари посреди бела дня сидел в итальянском ресторанчике города Рино, штат Невада. Он ел лингуине с превосходным устричным соусом, хотя это всегда казалось ему немного странным: устричный соус в самом сердце пустыни. Правда, если бы эти гребаные моллюски мельтешили вокруг, было бы еще удивительней.

Народу в ресторане в это время набралось немного: парочка посетителей да хозяин заведения, Луи. Одного из посетителей Донни частенько встречал в квартале развлечений, а с ним сидела блондиночка в обтягивающей юбке леопардовой расцветки и в столь же обтягивающем черном топике с глубоким вырезом. Девушка была малость полновата, но Донни ничего не имел против пышечек, к тому же бюст у нее был что надо. По висящему над барной стойкой телевизору транслировали скачки. В состязаниях участвовала та самая лошадь, на которую он ставил в Санта-Аните, поэтому Донни крикнул Луи, чтобы сделал погромче. Пока он кричал, блондиночка, направлявшаяся в туалет, прошла мимо, одарив Донни широкой улыбкой. Он все еще пытался докричаться до Луи (тот был глух как тетерев), а девушка уже вернулась. По пути она споткнулась, сломала каблук и, потеряв равновесие, налетела на столик Донни. Чуть не угодила в его лингуине.

— Извини, солнышко, — промурлыкала она. — Чертовы каблуки!

— Без проблем, — сказал Донни. — Зато зрелище приятное. — Имелось в виду, что он успел разглядеть и оценить ее грудь. Девушка явно ухватила суть. Она игриво хлопнула его по плечу, подмигнула и, призывно покачивая бедрами, покинула ресторан. «Черт», — подумал Донни. Но все-таки оставались шансы вскоре увидеться с ней снова. Он отправил в рот очередную порцию намотанных на вилку лингуине, прожевал и снова заорал, обращаясь к Луису, но голос его внезапно оборвался.

Через секунду оборвалось и его дыхание.

А потом, сразу после этого, оборвалась и сама жизнь Донни Маскарелли.

Он упал лицом в пасту, и последняя его мысль была о том, что, возможно, он оказался прав насчет устричного соуса.

Последний час, проведенный в придорожной закусочной неподалеку от Покателло, штат Айдахо, Сэм Арнесс посвятил попыткам склеить эту рыжулю. Она была слегка навеселе, и Сэм решил, что дело на мази: она уже позволила себя поцеловать и потрогать сиськи, а в один прекрасный момент он даже умудрился засунуть руку ей под юбку и продвинуться довольно далеко.

Сэм попытался снова проделать тот же трюк, но на этот раз она отпихнула его руку и заявила:

— Попридержи коней, детка. А когда я вернусь, сможешь подержать кое-что другое.

Она соскользнула с барного табурета и, потянувшись за сумочкой, опрокинула остатки своего пива.

— Дай-ка мне салфеток, детка, — попросила она.

Сэм повернулся, взял стопку салфеток, и они вместе вытерли пивную лужу.

— Твою мать, — пробормотала она. — Я вроде как наклюкалась. Не вздумай этим воспользоваться.

— Конечно, нет.

— Ну и дурак, — сказала она, захихикала и направилась в сторону туалетов.

Сэм сидел у барной стойки, потягивая пиво, и ждал, когда она вернется. Он предвкушал приятный вечерок. Кажется, она была заводная цыпочка. А Сэм любил заводных. Да-а, вечер обещал быть чудесным.

Во всяком случае, он мог бы таким стать, если бы в этот самый миг вегетативная нервная система Сэма не вырубилась, отключив сердце, легкие, а также все остальное.

Сэм опрокинулся на табурет, где еще недавно сидела девушка и где ему предстояло пролежать около часа, прежде чем кто-нибудь сообразит, что он мертв.

Рыжуля вышла из закусочной с черного хода и, обогнув здание, направилась к парковке, где стояла ее машина. Девушка завела двигатель и укатила. Когда закусочная скрылась из виду, она стянула огненный парик, почесала в каштановой шевелюре и набрала номер на мобильнике.

— Алло, папочка? Миссия выполнена. Приготовь горячую ванну, твоя малышка едет домой.

Затем девушка включила плеер и выбрала музыку. Мария Каллас пела «L'amour est un oiseau rebelle»[91] из оперы Бизе «Кармен», ария изливалась из салона и неслась вдоль шоссе, ведущего в Лос-Анджелес. Патси начала было подпевать, потом вспомнила про опустевший флакон и выкинула его в окошко, тот поскакал к обочине и разбился в зарослях высокой травы, больше никому не причинив вреда.