Вавилонские ночи

— Если бы Бог действительно существовал, — ответил Виньон, — американцы не изобрели бы атомную бомбу, а моя бывшая жена ни за что не оттяпала бы у меня кусок земли. Или, может, правы католики, и Бог покровительствует дуракам.

Возле их столика снова нарисовался официант. Виньон заявил, что есть не будет, зато заказал коньяк. Потом добавил по-французски: «И принесите этому тупому американцу все, что он попросит». Шпандау был голоден, но подозревал, что ему сейчас кусок в горло не полезет. Поэтому тоже попросил коньяку.

— Когда мне было восемнадцать, только-только со школьной скамьи, — начал Шпандау, — мне втемяшилось отслужить в армии. Мог бы и в колледж поступить, но денег не было. Мой отец не очень-то задумывался насчет колледжей, да и насчет образования вообще, если уж на то пошло, вот я и пошел в армию.

— Я восхищен. Я сам два года отслужил в Северной Африке, в десантных частях.

— Наверное, страшно гордились собой. Короче, я вступил в ряды вооруженных сил. Как говорится, всего так и распирало от мочи и уксуса…

— Что-что?

— От мочи и уксуса. Ну, в смысле, упертый был. Слушать никого не хотел.

— Вы с тех пор хоть немного изменились?

— Так вот, терпеть не мог выполнять приказы, то и дело вляпывался в неприятности. На самом же деле — просто хотел оказаться подальше от моего немца-отца, я его ненавидел. Видимо учтя все эти обстоятельства, американское правительство направило меня в Германию в качестве военного полицейского. Рассудили так: раз я плохо подчиняюсь приказам, может, у меня лучше получится их отдавать, а раз я ненавижу mein deutscher Vater[58], то вряд ли стану вступать в неформальные отношения с местными. К тому же я был здоровяком. В армии США таких любят.

— Вы это к чему? У меня аж голова разболелась от ваших россказней.

— Потерпите немного, сейчас все поймете, — ответил Шпандау. — Итак, меня определили в военную полицию, и я два года провел в Висбадене, следя за тем, чтобы наши вояки не крутили романов с местными старшеклассницами и не катались субботними вечерами на военных машинах по картофельным полям.

— Хорошо, и что с того?

— Армейские шишки, конечно, дали промашку, с ними это часто случается. Я ненавидел своего папашу, жалкого старого фрица, но на других это не распространялось. Немцев я не возненавидел, они мне даже нравились. На самом деле в целом они мне были куда симпатичнее, чем американские солдаты, которых мне было велено не выпускать за территорию базы, и, уж конечно, симпатичнее офицеров, которые меня туда отрядили. Не вступать в неформальные отношения с местными? Да я там отрывался как мог. Моим лучшим другом был парень по имени Клаус, он делал очки. Более того, я лишился девственности, переспав с его сестрой, Магдой.

— Ради Бога, послушайте…

— Клаус был зациклен на Первой мировой войне. Постоянно нудел, мол, это была поворотная точка в истории Германии и даже всей западной цивилизации, и поражался, как редко американцы задумываются об этом. Короче, стоило мне получить увольнительную на пару дней, как Клаус с Магдой волокли меня на поезде через Люксембург во Францию — побродить в дерьмовую погоду по окрестностям Вердена или по Аргонскому лесу. Я должен был понять, каково приходилось там пехоте в войну, — те места и для пикников-то не годились, не говоря уж о боях. Вот что я вам скажу: грязи там было столько, что местное население могло бы ее экспортировать.

— Мне понадобится еще одна порция коньяка, — заявил Виньон, подзывая официанта.

— Два коньяка, пожалуйста, — сказал Шпандау старикану, когда тот наконец добрел до их столика. — Но как бы там ни было…

— Вы хоть иногда останавливаетесь перевести дух? Все техасцы что, через задницу дышат?

— Сам-то я из Аризоны, но в юго-восточной части штата о чем-то таком поговаривают. Поверьте, вы еще оцените эту историю, нужно только дослушать до конца.

Официант принес еще две порции коньяка. Первый бокал Виньона уже опустел, и он от души отхлебнул из второго. Шпандау одним большим глотком прикончил первую порцию и придвинул второй бокал поближе.

— Хотя, если не считать грязи, места были приятные. На французов Клаус плевать хотел, считал их недостаточно приветливыми…

— Зато немцы — само добродушие, — ввернул Виньон.