Вчера

В августе и на нашей улице наступил праздник. Вернулся из армии дядя Саша, младший сын деда Калистрата Гордеевича. Он пороху так и не понюхал, просидев всю войну в Закавказье, на иранской границе, в Нахичевани, где из стратегических соображений Сталин держал войска на случай удара немцев через Иран.

Неделю Саша гостил у нас на Слободке. Помню, как в первый же его свободный вечер мы с ним пошли на Малый Базар за пивом. Он набрал его трехлитровую бутыль, и весь вечер это пиво никак не могло кончиться, так как мама почти не пила, она всё расспрашивала его о службе, о войне, о разных счастливых случаях, надеясь, наверное, на чудо, которое может вернуть ей Георгия…

Потом Сашка уехал на хутор погулять со стариками. Как–то приехала бабушка и пожаловалась маме, что Сашка стал бесстыжим, ходит по хутору в маминой кофте. У мамы была неплохая трикотажной вязки пестро–коричневая шерстяная кофта с костяными пуговицами, Сашка её выпросил. Так он, охальник, одевал её, несмотря на то, что застёжка в женскую сторону, закатывал рукава и так гулял по хуторской улице. Встречные бабы крестились, пяля на него от удивления глаза.

Примерно в октябре я некстати заболел скарлатиной. Поскольку мама как раз делала в нашей времянке большой ремонт, то на месячишко мы разместились у тети Поли. Оттуда меня врачи принудительно забрали в инфекционную железнодорожную больницу на станции Запорожье — Второе, где я пролежал более месяца. Первую десятидневку меня держали в изоляторе и не пускали маму. Было и страшно и тоскливо. Потом притерпелся и даже стал засматриваться на девочек нашего отделения. Одна из них потом ещё долго снилась… Много читал, мама плакала через оконное стекло, передавала мне кефир и конфеты…

Когда я вышел на волю, то уже попал сразу в отремонтированную времянку, где у меня появилась даже своя небольшая комнатка. Я купил в книжном огромные физические карты полушарий, повесил их на стене своей «каюты» и мечтал о дальних странствиях.

Вскоре мама завела со мной серьёзный разговор. К ней стал свататься главный инженер нашего судоремзавода видный мужчина с кровожадной морской фамилией Акулов. Таким способом мама решила узнать моё мнение. Конечно, я бурно запротестовал. Я сказал, что нам и вдвоем хорошо, зачем нам ещё неизвестно какой мужик. Мама грустно согласилась со мной. Тогда после войны с женихами было не густо, а маме было уже 37 и надо было не привередничать. Тем не менее, она учла моё неприятие этого предложения и отказала Акулову.