Вчера

В отделе напитков Сенька и Ирина тоже поначалу растерялись и беспокойно переводили взгляды с одной батареи бутылок на соседнюю. Коньяки выдержанные и крепковыдержанные, марочные и рядовые, ром как кубинский, так и советский, разноообразное шампанское и его братья — славные виноградные вина — мускаты и мадеры, хересы и кагоры, портвейны и рислинги, всё, чего душа желает, а душа иногда желает и вишнёвки, и сливянки, короче, сладких наливок, а порой — настоек, а то и ликёру, предпочтительнее, шартрезу или «Бенедиктина», а по пятницам — бывает, что и просто водки. Но опять–таки, даже в последнем случае трудно добиться единодушия покупателей и поэтому торгаши завезли давеча и «Московскую», и «Столичную», и «Охотничью», и «Кубанскую», и «Сибирскую», и «56°”, и «Украинскую», и «Горилку з пэрцэм»…

Подальше, в углу, в кондитерском отделе в прилавках и в открытой, не поощряемой Санэпидстанцией, выкладке высились горы тортов, пирожных и всяческой хитроумной выпечки. Сенька и Ирина быстро набрали столько всякой всячины, что у обоих руки оказались загруженными, а у Сеньки к тому же и все карманы пиджака и пальто набиты тяжёлыми бутылками.

— Придётся ещё несколько раз приходить! — Сокрушенно сказала Ирина, выходя за Сенькой на улицу, но лицо её выражало такую безмятежную радость, что прохожие завистливо покачивали головами.

— Да! Надо завтра всё докупить, а то через день–два полки вновь опустеют… И тогда до Нового года будем с картошки на макароны перебиваться… Хотя наши финансовые возможности не позволят нам особо резвиться. Но ведь меньше двух десятков гостей просто быть не может, придётся брать совета у мамулек…

Сенька перевёл Ирину через улицу, и они вновь вышли на Коммунистический, где им то и дело попадались взъехавшие на тротуар механические лестницы и машины техпомощи с телескопическими мачтами, на верхних площадках которых, как птицы, цепко ухватившись за стальные поручни, возились монтажники, подвешивая гирлянды разноцветных лампочек и различной иллюминации и укрепляя на стенах домов огромные портреты руководителей партии и правительства.

Предпраздничное оживление всё разгоралось и разгоралось, и Ирина и Сенька, отправляясь всякий раз в экспедицию по магазинам, отмечали всё новые и новые украшения на проспекте. К двум часам дня на площадь Свободы привезли огромный алюминиевого цвета макет ракеты и установили его с помощью мощного крана. Повсюду портреты Гагарина, Терешковой, товарища Хрущёва, членов Политбюро. Море алых флагов. Транспаранты с бодрящими надписями типа «Миру — мир!», «Победа коммунизма во всём мире неизбежна!», «Слава КПСС!»…

— Скоро уже полетим! — Уверил Ирину Сенька. — Вот увидишь, вслед за Юрой и Валей на орбиту полетят целые команды!.. А там и до Марса рукой подать…

Ирина счастливо прижмурила свои голубые глазищи:

— Я уже давно, с тех пор, как встретилась с тобой, ощущаю, что куда–то лечу. Странное и приятное чувство, словно с каждой минутой надо ожидать крутого поворота, а я, не сбавляя стремительной скорости, лечу, лечу, лечу… Что это?

— Наверное, ты влюблена, девочка, — схитрил Сенька, — но придумать не могу, в кого…

— Ни за что не догадаешься, в Светкиного Славочку, — расхохоталась Ирина, — косенький, очкастенький, миленький мальчик. И уже — папа…

Сенька внимательно посмотрел на неё и понял, до чего ж она стремится стать взрослой.

«Милая Иринка! Как я тебя люблю.» — Подумалось ему. — «Если бы мне завтра лететь на далекую планету, я бы назвал твоим именем космический корабль, я бы бережно пронёс твоё сладкое имя через холодное пространство, я бы вырубил его стометровыми буквами на скалах Марса, я бы, в конце концов, переименовал Венеру, чтобы увековечить тебя…»

— Какой же ты славный, Сеня! — Вслух как бы ответила ему Ирина.

Время приближалось к трём, когда молодые, подкрепившись у Надежды Павловны вкусным картофельным супом с фрикадельками, разъехались на работу.

Не без труда, по–всякому исхитряясь забравшись в трамвай, Сенька сразу наткнулся взглядом на Цовика и Евстафьева и стал пробираться к ним.

— Значит, воевал–воевал против отца родного, — имея ввиду Петлюка, горько сказал Евстафьев, — а теперь и породнился с мусором поганым…

Как сообразил Сенька, вездесущий Евстафьев успел разузнать где–то, что Ирина — дочь Петлюка.

— Не вали всё в одну кучу, не обижай! — Только и выдавил из себя Сенька. — И не подумай тестю намекнуть, что я на Ирине женюсь!..

— Так преподобный Пётр Прохорович и не знает и не ведает, что у него, старого чекиста, дочь из–под носа молодая непроверенная смена увела?! Врёшь, не верю! — засомневался Евстафьев.

— Мне да не веришь? Эх, ты! — Укорил его Сенька. — Ну, что это ты, старик, а?.. — И протянул Евстафьеву из–за спины разделявшего их здоровенного мужика дружески раскрытую ладонь.

Володя улыбнулся и крепко пожал её: — Мировая деваха, действуй!..

Работяга, которому Сенька едва не черкнул локтём по носу, возмущенно засопел и тихо беззлобно ругнулся: — Ну, вы, бля, даёте, тесно же!..