Вчера

Найти нужного человека на территории трамвайно–троллейбусного парка оказалось делом нелегким. Семён долго спотыкался на переплетающихся по незаасфальтированному двору стальных колеях, разыскивая кого–нибудь поответственнее. Уборщица направила его к завхозу, завхоз взглянул зачем–то на часы, затем на небо, вздохнул и глубокомысленно указал на ободранное, приземистое, с множеством дверей здание в глубине территории.

— Вон тама служба наша, диспетчер то есть. А если в первую дверь шагнешь, то прямо к парторгу выйдешь, он у нас в зале для собраний заседает. Не нужен, говорит, кабинет мне отдельный.

Одолев в указанном направлении сотню шагов, Серба вошел в довольно мрачный, по–казенному обшарпанный коридор. На одной из дверей малохудожественная табличка «Касса» со стрелкой, явно предназначенной для взломщиков, около заветного окошечка на колченогих инвентарных скамьях грызли семечки языкастые девчата с брезентовыми сумками через плечо и уныло переругивались.

— Тебе блондиночку подберем, молодой–симпатичный! — донеслось ему вслед. Не поленился, обернулся:

— Такую, чтоб целовалась покрепче!

Девчата завизжали от восторга.

— А у нас всё первым сортом делается… — подначивали шутихи.

Когда Серба вошел в светленький зальчик собраний, из–за стоявшего на сцене стола, покрытого заляпанным чернилами кумачем, поднялся невысокий, в мешковатом сером костюме человек лет под сорок, плотный, с уже поседевшими висками.

— Ну, за какой истиной пожаловал, цыганчук? — фамильярно повстречал он гостя. Семена несколько покоробило обращение, но в целом человек показался ему понятен.

— За какой? Узнать хочу, кто у вас в среду в 218-м вагоне кондуктором был с утра.

— Ну это можно, милый, только если приглянулась тебе она, так тогда не по моей части, спрашивай у диспетчера. Выйдешь от меня, пройдешь по коридору мимо кассы, а уже следующая дверь, там, где бачок с водой стоит, диспетчерская, вот…

«В таких случаях говорят проще, — вторая дверь налево», — снисходительно подумал Семен, но терпеливо выслушал тираду. Однако узнав из краткого, тоже не шибко отшлифованного повествования Сербы в чем дело, парторг задумался и, раскуривая казбечину, протянул коробку Семену.

— Не-а, спасибо, у меня сигареты, — отказался тот, вынимая собственную пачку «Краснопресненских».

— А ну дай–ка и я подгощусь, какие они. Попробую с фильтром, — напросился собеседник и, вытянув из пачки пару сигарет, засунул их в кармашек пиджака. Потом он снял с рычага трубку и позвонил. Кто–то невидимый оказался на месте и партийный дьяк строгенько приказал явиться в кабинет, да чтоб как штык был, да чтоб узнал по пути, кто в среду на 218-м с утра катался.

— Теперь погодь, милый наш корреспондент, чуток, мы зараз с тобой всё и узнаем.

— Да не корреспондент я вовсе, — начал было закипать Семен, страсть не терпевший покровительственного тона.

Но в ту минуту, когда он уже собрался уходить, в помещение вошел человек иного склада. Не то, чтоб высокий или там лицом видный, нет, обыкновенный тридцатилетний здоровяк с копной рыжих волос, смахивающий на слесаря, с умными серыми глазами. Подойдя поближе, протянул твердую ладонь сначала гостю, затем хозяину, если так можно сказать, «кабинета». Представился как Залатенко.

«Рука железная, как у Крохмаля», — подумал Серба, душевно располагаясь к Залатенке.

— Антонина Плашина обилечивала в то время на 218-м. Нахамила кому–нибудь?

А узнав подробности, вспыхнул:

— Если она окажется и ты, парень, не ошибся, сам её своими руками задушу!

Серба ни капли не сомневался, что тот может такое сотворить. Очень уж неумолимым казался Залатенко и твердость была ему, признал Семен, к лицу.

Пока они горячо, с чисто мужской прямотой, обсуждали проблему, придя к выводу, что во всех земных несчастьях виноваты бабы, в кассе, где кондукторы сдавали выручку, разыскали Плашину, и она как была в синем застиранном халате, с сумкой через плечо, ухмыляясь ступила на порог. Заметив Сербу, вспомнила что–то и нахмурилась. Подошла тихо к кромке сцены и подняла лицо к мужикам, привычно разложивших локти на кумаче.

— Здрасьте, уважаемые! — молвила тихо и, могло показаться, застенчиво.

— Так рассказывай, Тонька, какой–такой Эдик и куда вы Людмилу запраторили? — откровенно недружелюбно накинулся на нее Залатенко.

— Перво–наперво, Антонина Ивановна буду, а потом, с чего бы это я вам, мужикам, про личное болтать стала. И не стыдно вам, а ещё мужчины! Только и делов, что про баб сплетни вынюхиваете. И вы тоже, товарищ парторг! Муж мне Эдя, вот кто!

— Сволочь ты! — привстал за президиумным столом Залатенко и стукнул по бордовой скатерке так, что подпрыгнул стакан в блюдечке и качнулась вода в захватанном пальцами гранёном графине.

— Не ярись, не ярись, Захар, — успокаивал активиста парторг, поглаживая рукой по плечу, как успокаивают собаку, рычащую на нелюбимого соседа, дескать, при людях лай потише, а ночью хапнешь за штанину, похвалю. Хотя, справедливости ради говоря, у партийного работника у самого тяжело и многообещающе заходили желваки за щеками.