Вчера

Отлично, сказала я. Разговор еще не закончился, но множество вопросов уже прожигали мне голову.

Я достала смартфон. Вбила туда имя Марка, затем «благотворительный фонд». Первой выпала ссылка на сайт Фонда исследований синдрома внезапной смерти новорожденного (СВСН), где Марк и Клэр Эванс числились основными жертвователями.

Синдром внезапной смерти новорожденного? Как я пропустила это раньше? Почему Марк с женой поддерживают именно этот фонд? Из тысяч других по всей Британии? У Марка с Клэр нет детей. А может, были? Как я могла пропустить такую важную деталь?

Стыдись, София.

Ровно в тот момент, когда я подумала, что выкопала всю грязь, которую можно найти.

Новый факт может оказаться куда мерзее старых.

15 февраля 2015 г.

Черт бы побрал этот СВСН-фонд. Позвонила им утром, представилась журналисткой из «Санди таймс». Сказала, что пишу очерк о мотивах, стоящих за щедрыми филантропическими пожертвованиями. Материал сыграет на душевных струнах наших самых богатых читателей. И они станут давать больше денег достойным благотворительным фондам вроде вашего.

Я поставила ударение на нужном слове. Деньги.

Но они не клюнули. Не стали отвечать, почему Марк поддерживает их столько лет. Мы не даем информации о наших жертвователях, в том числе об их мотивах. Так сказал женский голос в телефоне. Правила конфиденциальности.

Ты бестолковая и задолбанная правилами моно-дура, плюнула я в трубку. Перед тем, как прекратить разговор.

Но не все потеряно. Должны быть свидетельства о рождении и о смерти. Где-то. По крайней мере.

Просто нужно копать дальше.

Технологии формируют нас, хотим мы этого или нет. На сегодняшний день мы полностью зависим от внешних устройств, которые служат для нас хранилищами фактов, допущений и воспоминаний. Мы, по сути, представляем собой общую сумму наших цифровых воплощений. Мы пользуемся айдаями и социальными сетями, чтобы определить и обмануть самих себя, ибо наши хранилища содержат то, что мы предпочитаем помнить. И то, что должен видеть внешний мир. При этом наш столь тщательно сконструированный публичный образ зачастую имеет мало общего с нашим истинным внутренним «я». Эти два лика нашей натуры трудно сопоставимы и часто противоположны.

Курс современных технологий («Гардиан», 2 апреля 2015 г.)

Глава девятнадцатая Ханс

7 часов 15 минут до конца дня

Она дважды права. Человек в приемной действительно похож на лепрекона в окружении лилий. Его лицо обрамляют колючие космы рыжих волос и роскошная рыжая борода. Еще она верно заметила, что здесь пахнет как в похоронном бюро. Чувствуется даже слабая нотка ладана.

– У нас тут цветоводческая школа, – сказал он, всматриваясь в идентификационный бейдж у меня в руке. – Мы учим выращивать цветы.

– Бросьте, сэр.

– Мы учим составлять композиции.

– Послушайте, – говорю я, засовывая бейдж обратно в карман, – я знаю, какие композиции вы тут составляете. Скажем, на заседаниях моно-литобъединения, каждую среду, по утрам.

Рот его складывается в упрямую гримасу.

– Нет здесь никаких моно…

– Два варианта. Вы можете рассказать мне о членах вашего писательского кружка. Неформально. Сейчас.

Одна бровь вздымается, почти доставая до острого клока волос.

– Или вы можете явиться ко мне на Парксайд, где я сниму с вас формальные показания. Это займет… некоторое время. Вы же понимаете, хлопоты с протоколом, другие дела. Полицейские составляют свои композиции значительно дольше, чем цветоводы.

Он выдыхает, смиренно шипя.

– Что вы хотите узнать? – спрашивает он. – Мы не занимаемся ничем противозаконным. Мы не хотим, чтобы за нами шпионили дуо, только и всего. Нам не нужны снисходительные смешки. Или советы, как нужно писать. Вы дуо, надо полагать?

– Не… да… гм…

Бровь у этого человека уже выше острого клока волос. Черт.

– Э-э… Клэр Эванс. Как давно она состоит членом секции рассказов?

Он раскрывает картонную папку, достает из-под пластикового зажима листок и быстро проглядывает рукописный текст.

– Пятнадцать лет, – говорит он. – С первого дня, когда мы начали тут собираться, наверное.

– Большой срок. Можно посмотреть ваш листок?

– Я не имею…

– Полицейские иногда возятся со своими композициями сутки напролет, понимаете?

– Но…

– Мы вчера привезли к себе одного человека, а уйти он смог только через девять часов двадцать семь минут. И обед пропустил, и ужин.