Вчера и завтра

Дарья, тем временем, вытащила из пакета толстую тетрадку, раскрыла, рассеянно полистала, покачала головой и передала Роману. Игнат, разглядывавший фотографии, нахмурился. Березин перевернул несколько исписанных бисерным почерком страниц.

«Сегодня Дашка сказала, что ее не привлекает отпуск на море. Ха, кретинка! И слава богу. Мы с Ники уже заказали себе билеты на пятницу. Эта дура поедет в свой любимый Питер, а мы улетим к сказочному берегу и будем там вдвоем, только вдвоем! Как обычно, летим на разных самолетах. Как же мне надоела эта конспирация. Ненавижу Дашку, хоть бы она сдохла».

И дальше, дальше… Множество исписанных страниц — все обиды, всё то, что Инесса считала обидами. «Я ей когда-нибудь обязательно отомщу, я придумаю! Ники незачем знать». Березин отложил тетрадь. Нет сил это читать, лучше сразу сжечь. От бумаги веет такой ненавистью…

— Что было дальше? — спросил он у Игната.

— Дальше было интересно. Едва мы с Артемом покинули здание, распрощались, и я пошел к своей машине, мне явилось видение в черном похоронном костюме от Гуччи. Видение поинтересовалось, не могу ли я уделить несколько минут господину Квасневскому, который поджидает меня, сидя вон в том джипе. Разумеется, не внять столь настойчивой просьбе я не смог. С Квасневским мы действительно беседовали несколько минут. Он поинтересовался, действительно ли мы собираемся защищать Позднякову, и я сказал, что нет. Он посоветовал мне поделиться результатами расследования, и я ему кое-что пересказал. Все равно, думал я, Позднякова со дня на день подпишет признание, и Квасневского так и так будут трясти. А может, и не будут.

— Не думаю, что следовало это делать, — протянул Роман. Игнат пожал плечами.

— Помилуй, а что еще мне оставалось? Рядом сидел криминальный авторитет, который мог лениво шлепнуть меня прямо там, не выходя из роли кардинала Ришелье. Авторитет, который потерял сто двенадцать миллионов, и которому уже доложили, что мы с госпожой Поздняковой долго беседовали. Разумеется, я ему рассказал, куда канули его денежки. Я не святой, а в органах уже давно не служу. Я, может, жениться хочу, и ты предлагаешь мне молчать?

— Нет, что ты. — Роман еле сдержал неуместный сейчас смех. — Продолжай.

— Когда Квасневский узнал, что его миллионы уплыли на Каймановы острова, он сердечно поблагодарил меня и отпустил с миром. И тоже велел передать привет госпоже Ларской, а также сочувствие по поводу того, что она жила в окружении таких негодяев. «В наше время, — пафосно заявил он, — так мало осталось правильных людей!»

Что ж, если что и сумел вынести Роман из недолгого общения с Квасневским, с его стороны Даше неприятностей можно не ждать.

— После этого я поехал на вокзал и забрал вот эти вещи, добрался до «Дюралекса» и отдал их нашим ребятам на экспертизу. Заодно разрулил несколько вопросов. Хорошо быть большим начальником, Березин! Лежи себе на коечке сколько хочешь. А мы, бедные трудовые лошадки, носимся как угорелые…

— Вот и Сашка так иногда говорит, — неожиданно подала голос Даша. — В минуты особого ехидства.

Роман никак не мог понять, что с ней творится. Не плачет, сидит в кресле прямо и даже слегка улыбается. Он чуть приподнял брови, Даша ответила, еле заметно покачав головой: «Потом».

— А затем наступила ночь, и я лег поспать. Но в шесть утра меня телефонным звонком разбудил Михалыч, сообщивший, что Позднякова повесилась. Не оставила ни записки, ни признания, ничего. На предварительных допросах из нее мало что вытрясли, да и что они успели, за два дня-то? — Игнат скривился и помахал диктофоном. — Короче, единственным полным признанием обладаем только мы, а цифровая запись, да еще несанкционированная, доказательством в суде не является. И кого судить? Некого. Квасневского теперь в жизни не прижмут, и раньше-то шансов было мало. Что станет с «Метрополией», неясно. Квасневский вряд ли откажется от «прачечной».

— В любом случае, Даша, я настоятельно советую тебе продать твою долю в этой компании, — сказал Роман. Дарья кивнула.

— Да, именно так я и хочу поступить.

Он понимал ее желание избавиться от всего, что напоминало ей о муже, обо всей прежней жизни. Вот только он, Роман, тоже из ее прежней жизни — из той, где она верила в порядочность Ники. Не захочет ли она забыть и Березина, как кошмарный сон? Черт, а Игнат ведь был прав.

— Это все, — сказал Игнат. — Это вам не кошечек-собачек искать.

— Лучше кошечки, чем такая грязь, — пробормотала Даша и словно вспомнила о чем-то: — Господи, я совсем забыла! А как там твоя Динка?

— Не волнуйся, ее мама забрала. Я звонил, попросил.

— Родительнице не сознался в героическом ранении? — поинтересовался Игнат.

— Нет. Сам знаешь: не буди лихо…

— И то верно. Из наших тебя никто не сдаст, отлеживайся.

— Спасибо тебе, Соколов. Орел ты у нас, орел! — Роман усмехнулся. — А теперь не оставишь ли ты нас с Дашей вдвоем?