Вчера Сегодня Никогда

Мало-помалу порядок установился. Коллекционеры заняли свои места по диванам. Около их составился кружок из кураторов и критиков. Партии учредились. Оставалось на ногах несколько молодых людей, фоторепортеров; и смотр каталога заменил общий разговор. Каталог был составлен кучеряво. Впереди шло несколько эссе нескольких модных мыслителей, объяснявших общий смысл мероприятия, призванного установить единство многообразия в художественном мире и наконец-то окончательно ответить на экзистенциальные вопросы: откуда мы пришли? кто мы? куда мы идем? - заданные Полем Гогеном еще в 1891-1898 годах в его картине, теперь хранящейся в Музее изящных искусств, Бостон. Затем шел собственно каталог грядущей выставки, перечисление произведений каждого из отобранной шестидесяти-девятки, предваряемое большой фотографией автора, кратким послужным списком и забористой характеристикой его актуальности. Критики и кураторы жадно, а коллекционеры с подчеркнутым безразличием впивались взглядом в неизвестные фамилии, стараясь запомнить их, чтобы потом щегольнуть своим знанием.

...Да-да, я помню, на прошлой Биеннале... С этой литовкой меня познакомил... Нет, все же будущее за корейцами... Что вы, я была прошлым летом в Средней Азии, вот там... Талантлив, ничего не скажешь, но... Да, и мне тоже надоела эта чистая концептуальность в духе Барбары Кру-гер... Норман мне сказал... Ну подумайте сами, этот Гуггенхайм, кому он сейчас нужен... Да, его инсталляции на Документе были потрясающими, это такое очарованье, которого просто нельзя выразить словами; вообразите себе: полосочки узенькие-узенькие, какие только может представить воображение человеческое, фон голубой, как у Ив Кляйна, и через полоску все глазки и лапки, глазки и лапки, глазки и лапки... Бесподобный минимализм, так актуально!.. Милая, это пестро, это для Майами... А мне сказал Норман... Нет, вы знаете, Киасма скучна... Жи-жек, это вчерашний день, это так провинциально... И эти русские коллекционеры... Вы знакомы с Мирамоту Умасаки?.. Уныло, как венецианская Биеннале... Да эти инсталляции они пекут уже целыми деревнями, как австралийские аборигены свою абстрактную живопись... Мне Норман сказал...

Около окна сидело двое мужчин. Один из них, путешествующий куратор из Сан-Паулу, казалось, живо наслаждался прелестию происходящего. С восхищением глядел он на серое, бледное небо, на величавую Темзу, озаренную светом неизъяснимым, от реклам и окрестных небоскребов, и на здание Tate Modern, рисующееся в прозрачном сумраке. «Как хороша ваша лондонская художественная жизнь, - сказал он наконец, - и как не жалеть о ее прелести даже под небом моего отечества?» - «Что касается до художественной жизни, - отвечал ему другой, - то дабы не употребить во зло доверчивости иностранца, я расскажу вам...» И разговор принял самое сатирическое направление. В сие время двери в залу отворились, и Даат-чи взошел. Он был не в первом цвете молодости. Правильные черты, большие черные глаза, живость движений, самая странность наряда, все поневоле привлекало внимание. Критики и кураторы встретили его с какой-то подобострастной приветливостью, коллекционеры с заметным недоброжелательством; но Даатчи ничего не замечал; отвечая криво на общие вопросы, он рассеянно глядел во все стороны; лицо его, изменчивое как облако, изобразило досаду; он сел подле важного директора музея Г. и, как говорится, se mit a bouder.

Вдруг все смолкли и обернулись к конвейеру в середине зала. Раздался резкий звук фанфар, и по пришедшему в движение конвейеру прошествовал самый радикальный директор самой Королевской из всех Академий, в красном свитере, но в парике и при шпаге, так как недавно он получил пэрство, чем необычайно гордился. Он подошел к тут же воздвигнутой бесшумными служителями трибуне, взошел на нее и объявил:

Номер первый. Агнес Артель, родилась в 1974-м, в Липтауне, Миннесота, живет и работает в Нью-Йорке, волосы светлые, некрашеные, вьющиеся, глаза голубые, рост 164, вес 55, размер груди... объем бедер....

Далее следовало перечисление выставок с ее участием, и на конвейере появилась Агнес, медленно плывущая, в простенькой белой маечке и джинсах, а за ней плыли ее произведения, большие полотна с изображением колючек и мужских гениталий, утыканные настоящими шипами и волосами. Часть публики аплодировала, часть же, самая важная, тут же назначала цену по переговорным устройствам. Пока Агнес со своим творчеством проплывала по залу, директор бубнил:

– В предметных изображениях Агнес, придавая традиционализму современное звучание, создает особое поле напряжения, наводящее на размышления о провокативности виртуальной реальности естественного, несущего в себе скрытую угрозу, ощутимую в идеальности Возвышенного, воспетого классическим американским искусством. Как урожденная американка, она продолжает линию, идущую от изображений первых переселенцев Бингама с их жестокой мужественностью, через размах клаустрофобии Уайета, к одержимости усложненностью простоты Ричарда Эстеса...