Вчерашняя вечность. Фрагменты XX столетия

Пёс вошёл и уселся на вислом заду. Хозяин взял большой нож, рассек колбасу, отрезал ломтик. Кобель по имени Козёл вскочил, подобострастно подковылял, не сводя глаз с колбасы. Задрав морду и раскачиваясь на задних лапах, Козёл исполнил танец, следуя, как за магнитом, за ломтиком колбасы, который двумя пальцами держал хозяин.

“Хер тебе”, – сказал мужик и положил ломтик себе в рот. Игра продолжалась, Козёл снова танцевал на задних лапах, поймал, наконец, колбасный ломтик и проглотил, не успев разжевать.

Напиток бросился в голову писателю, он беспомощно тыкал в тарелку алюминиевой вилкой. Волосатый мужик задумался, угрюмо посматривал на гостя.

“Та-ак, – сказал он медленно, – работать, значит, у нас будешь. А ты чего делать-то умеешь? Небось ни разу лопату в руки не брал”.

“Огурчиком солёненьким...”

“Ты, мать, делом займись. Не встревай. У нас свой разговор. Ну чего, рассказывай. Как там жизнь-то?”

“Да никак”, – сказал студент.

“Так уж и никак! Ты пей, пей. Здоровей будешь... Из самой Москвы, что ль, приехал? Кто победил-то?”

Студент не понял.

“Крепись, не поддавайся, – сказал хозяин, беря с тарелки пучок лука, – успеешь окосеть... Немец, говорю, в Москве али как?”

Писатель взглянул на свой стакан, взглянул на мужика.

Пёс переступил передними лапами, моргнул, скромно дал знать о себе.

“Пошёл вон... Всё одно. – Хозяин хрустел луком. – Под немцем-то, пожалуй, лучше. А?”

“Да ведь немцев давно уже нет”.

“Куды ж они делись?”

“Мы победили”.

“Это кто ж это – мы? Ты, что ль? – спросил мужик, прищурясь, и с шумом втянул воздух в волосатые ноздри. – Чтой-то не слыхать, чтоб победили... Васён, – сказал он, – хватит тебе шебаршиться, садись с нами. С ним рядом садись...”

“Чего ты его спаиваешь. Вот, сальцом закусите”.

“Ладно, бабка, твоё дело помалкивать. Ты, парень, если что, не бойся. Никто тебя здесь не выдаст. Пока, а там поглядим. Как себя покажешь. Да гони ты его вон! – загремел он. – Суку этого”.

Хозяйка поднялась, отворила дверь, и пёс удалился, заметно припадая на задние лапы.

“Зависит, говорю, как себя поведёшь. Небось там делов наделал... Твоя забота. Я тебя не пытаю. У нас тут закон тайга, медведь прокурор”.

Затем последовало молчание, хозяин крутил перед собой стакан, выпил не торопясь, схватил новый пучок, нюхнул.

“По-нашему так. Что Гитлер, что Усатый, все одно... С Гитлером-то, пожалуй, лучше, а в общем, один хер. Пущай они там себе глотку перегрызут”.

“Уже перегрызли”.

“Кому?”

“Гитлеру, кому же”.

“А Усатый где?”

Гость пожал плечами. “В Кремле”.

“А говорят, Кремль сгорел. Французы спалили”.

“Дядя, – сказал студент, – когда же это было!”

“Ну, значит, восстановили. М-да. Надо бы ему, – продолжал хозяин, – девку какую найти, дело молодое”.

“Найдём”, – сказала Васёна.

“Может, Клавку позвать? Давно не виделись”.

“Я те дам Клавку”.

“Да не мне, не мне!”

“Знаю я тебя. Я те дам Клавку”.

“Ладно тебе... Ну, давай, что ли, ещё по одной. Мать! открой консерву, чего он там привёз... Тут до тебя тоже один жил. – Как ты, скрывался... Да ты не трухай, я же не спрашиваю, что ты там натворил. Ешь, пей. Никто на тебя не донесёт. Вот я и говорю, старик здесь жил, в сторожке. Всё молился... Николу видишь? – Он повернулся, показал пальцем. Студент обвел иконы осоловевшим взором. – Да не та, внизу. Учить вас надо... Он оставил. И тулуп евоный. А Богородицу с собой взял”.

“Давно?”

“Чего давно?”

“Давно он здесь жил?” – спросил писатель.

“Эва. Тому уж лет сто”.

“Как это, сто?”

“Ну, может, чуток меньше. Я его не застал. Люди рассказывали. Лет десять прожил, а потом ушёл”.

“Куда?”

“А леший его знает. В тайгу ушёл. А знаешь, кто он был?”

Снова послышалось царапанье, хозяйка отворила, пес воздвигся на пороге.

“Ну, чего тебе?”

“Соскучил”, – сказала Василиса.

Кобель вновь намекнул, что не прочь поучаствовать в трапезе.

“Ишь чего захотел”.

Не отказался бы и от...

“Ишь ты какая сука, выпить ему захотелось. А вот сопливого моего не хочешь? Пошёл вон”.

Пёс вскинул жёлтые брови, пожал плечами.

“Старый стал”, – заметил хозяин.

Дверь осталась открытой, Козёл, выйдя из сеней, расставил лапы перед крыльцом и, опустив зад, похезал.

Голос хозяйки донёсся: “Вот я тебя!”

“Так кто же он был?” – спросил писатель.

“Старец? Святой. То-то и оно. Царь”.

“Какой царь?”

“Государь император!” – вскричал народный человек.

Студент воззрился на него.

“Он самый, – сказал мужик убеждённо, – кто ж ещё. Помер, проводили как положено, ну, там музыка, лошади с энтими, – он потряс корявой ладонью над головой, – с метёлками. Николашка на трон взошёл. А он, родимый, ночью, когда все разошлись, возьми и встань с одра смерти. И утёк по подземному ходу. Слинял! Там и одёжа была для него приготовлена, вроде как крестьянин. В лаптях поканал. А заместо него верные люди другого в гроб подложили. Вот он тут и скрывался”.

(А что, мелькнуло у писателя, может быть, в этом есть и резон – история вне хронологии. История без пресловутого “исторического подхода”. Может быть, так и поймаешь за хвост её неуловимый, бессмысленный смысл. Над этим стоило бы поразмыслить, но размышлять было некогда).

Студент заметил, что о старце написал Толстой.