Вдалеке от дома родного

— Всякая там каротель — желтенькая, розовенькая да прозрачненькая — пустяк перед этим сладким ве–ве–великолепием! — Рудька даже зазаикался от охватившего его волнения и пустил слюну.

Ребята спорить не стали, попробовали морковь и оценили: «Ого!»

Было решено: ночью навестить морковные гряды деда Баяна. Правда, Рудька все равно схлопотал по шее от брата за то, что перед этим действовал самостоятельно: «А если б-там капканы или стекло битое было понавтыкано меж гряд, дурья твоя башка!» — ругал его Юрка Шестак.

И он был прав: огороды свои сельчане охраняли довольно строго.

…В двенадцатом часу ночи почти весь интернат уже спал. Десятые сны видели дошколята, вторые, наверное, девчонки в Доме колхозника, первые — младшие мальчишки, не посвященные в предстоящую «операцию» старших. Уставшие за день, укладывались спать воспитательницы и строгая, но добрая Надежда Павловна — директор. Они, взрослые, думали о своих мужьях и братьях, идущих, может быть, сейчас в бой; думали о том, сколько детей осталось и еще останется без отцов и матерей, кому сказать, а кому нет о том, что они уже сироты (Да и как сказать!); думали о девчонках и мальчишках, жизни и судьбы которых им доверили…

А группа ребят в это время напряженно рассуждала: воспиталки уже улеглись, малыши спят, луна, как фонарь на Театральной, светит ярко. Даже очень… Пора, однако. Морковные гряды деда Баяна неблизко. Ползти надо по–пластунски через чужие огороды метров триста…

Первым откинул одеяло Юрка Шестакин. Он потянул за ухо задремавшего было брата Рудьку: пошли, мол, веди — ты знаешь куда.

Следом выскользнул через сени во двор Николай Шестаков. Дальше — как уговорились: Аркашка Шахна, Костя Луковников, Толька Губач, Яшка Линдан, Сашка Цыбин, Юрка Янюк, Петька Иванов и никакими планами не предусмотренный Валька Ним.

Предосенние ночи холодноваты, но все мальчишки были в трусах и майках, босиком: одеваться некогда да и нельзя — не будить же шумом того, кому знать ничего не положено. Но рубашки с собой прихватили, а кое–кто и наволочки — под морковь.

У Николая и Шахны были перочинные ножи, а у Вальки Пима даже электрический фонарик, который он только вчера получил в посылке от своего дяди, эвакуированного с заводом за Урал.

— Ты, Пим, фонариком баловаться забудь! — приказал ему Николай Шестаков. — Из–за фонарика тебя и взяли. Будешь светить, если в какую дырку лезть придется…

— Пош–шли, — прошипел Рудька, и ребята, перекарабкавшись через невысокий плетень за сараем, рухнули меж картофельных грядок. Немного отлежавшись в бороздах, прислушались к тишине и поползли…

Было удивительно тихо, ярко светила полная луна, и поэтому приходилось плотнее прижиматься к холодной огородной земле. «Шур–шур» — шелестела о бока картофельная ботва.

Иногда Рудька вскакивал, делал длинную перебежку и снова падал меж борозд. Его маневр повторяли вре — Лунатик был проводником.

Вскоре наткнулись на большие, но, к счастью, неширокие — всего три–четыре ряда — старые посадки подсолнуха. Это был последний рубеж перед морковными грядами деда Баяна.

— Тш–ш–ш… — прошипел в последний раз Рудька, и все, как ужи, заскользили между толстьми стеблями растений, на которых еще совсем недавно болтались тяжелые круги, утыканные семечками.

И вот она, баяновская морковь! С приятной холодноватой упругостью шла она из земли — длинная, увесистая, набухшая сладкими соками.

Ребята торопились, совали морковку за пазуху, в майки, заворачивали в рубашки, хотели взять побольше, но много унести было нельзя: тридцать — сорок штук наполнили бы ведро — такую крупную морковь выращивал старый дед Баян!

Тяжело нагруженные, ребята не могли возвращаться прежним маршрутом, потому что он пролегал через многие огороды, правда, внутри, меж собой, не разделенные заборами. Но тем более там надо было только ползти, чтобы не попасться в руки бдительному хозяину, а ползти сейчас было уже невозможно: мешала морковь. Поэтому решили выбираться на дорогу прямо с огорода деда Баяна, в десяти шагах от его избы — спит ведь старик, наверное!..

Все пока шло хорошо: собаки во дворе не было, бабка, очевидно, давно уснула, да и луна на небе задремала за набежавшей тучкой.

Ребята один за другим тяжело переваливались через высокую изгородь и плюхались на остывшую к ночи мягкую пыльную дорогу. Пойдешь вправо — попадешь домой, пойдешь влево — будешь у Среднего озера, что перед Становым.

— Кажется, полный порядок, — прошептал Николай Шестаков и вдруг выругался: Рудька, проклятый Лунатик, застрял на самой верхотуре забора, кое–где утыканного гвоздями…

Выкатилась из–за тучки полная луна, и почти одновременно раздались оглушительный грохот, истошный Рудькин вопль и грозный сиплый окрик: «Стой, язви тя в корень!»

Кубарем скатился Рудька со злополучного забора, на котором застрял, и, побросав морковь, дунул, как наскипидаренный, в конец ночного села, к озеру. Пацаны и опомниться не успели, как ноги понесли их туда же, следом за Лунатиком и подальше от греха. Страх вырывался у них из пяток и мчал вперед, в спасительную темноту, подальше от жилья, от баяновского огорода.