Вдали от берегов

— Ребенка жду я… и чтоб не жить ни ему, ни его матери, если я вру… Мы будем молчать! А пока нас найдут, вы уйдете уже далеко!

— Заводи мотор! — сказал далматинец.

Но капитан не двинулся с места.

— Прошу тебя, как брата! — с отчаянием молил он. — Разве честно хватать человека, как говорится, прямо с постели…

— Стефан, заводи мотор! — приказал далматинец.

Стефан шагнул вперед. Плечи у капитана опустились еще ниже.

— Что ты за баба! — с досадой заметил далматинец. — Такого капитана я еще не видел… Заладил: жена да жена! У тебя одного на свете есть жена?

— Она тоже живой человек, — умоляюще сказал капитан. — Не знаете вы женского горя…

Мотор тихо зарокотал.

— Отодвинься! — сказал далматинец. — Я поведу лодку! А ты, Стефан, ступай на место!.. И смотри в оба!

— Понятно! — отозвался Стефан.

Далматинец взялся за руль. Лодка плавно пошла вперед. Сидевший на носу Вацлав снова почувствовал слабый ветерок. Его свежее дуновение проникало в грудь и словно ласковой, доброй рукой касалось сердца. Казалось, чьи-то нежные пальцы ложатся на веки, воспаленные бессонной ночью, на глаза, которые долго и напряженно всматривались в темноту. Струйки прохладного воздуха, как живые, обвивали оголенную шею и забирались за ворот рубашки. Как успокоителен и приятен плеск воды, бьющей в борта лодки, как чиста таящая во тьме морская пена!

Все сильнее становился шум мотора, все быстрее убегала вдаль чернеющая вода. Равнодушное к людям море дышало по-прежнему мерно и спокойно, обратившись всей своей гладью к вечному небу. А там, наверху, блистали столь любимые морем звезды, далекие, холодные звезды, то сбивавшиеся в созвездия, то одиноко скитающиеся по небу — бледно-голубые, рубиново-красные; звезды, которые гаснут, чтобы следующей ночью возникнуть вновь.

Что люди перед этим вечным небом? Что люди по сравнению с созвездиями, луной, которая то исчезает в тенях иного мира, то снова появляется, легкая и воздушная, как облачко? Для моря не существует ничего, кроме неба; море отражает его цвета, его тени, блеск и бури, грозно сверкающие в нем молнии, тихую утреннюю зарю и пылающие закаты. Море живет небом, дышит его вечностью, и ничто более ему неведомо. Люди с их радостями и страданиями, надеждами и разочарованиями чужды ему.

Чем дальше уходила лодка в море, тем ниже опускался остров, и наконец из-за темного гребня снова показались огни города — желтые и неподвижные. Город спал, и люди спали в своих домах. Лишь кое-где проснется рыбак, выйдет в залатанных подштанниках на порог и закурит сигарету. Но такого слабого огонька не увидишь, как ни дорог он сердцу. Хорошо видны только яркие огни. Вот перед городским полицейским участком горит светлый матовый шар — он виден далеко. А на темном фасаде светятся только два окна — они тоже видны. Но полицейским не увидеть лодки, не услышать шум мотора. У них в ушах стоят глухие стоны людей, сваленных на пол пинками тяжелых жандармских сапог. Несчастных бьют бичами по голым пяткам. Лица у них окровавлены, зубы выбиты. Ужас сдавил им горло…

В этот глухой час не спят рыбаки. На заре они разойдутся на своих черных лодках по всему морю. И не спят полицейские. И не спит полицейский пристав. Его испитое лицо покрыто капельками пота, но глаза светятся довольством, как у хищника, задравшего жирную добычу. На рассвете он доложит своему начальнику в Бургасе, что за люди были задержаны на лодке в заливе, кто они, куда собрались плыть, какие задания имели, кто их товарищи…

Но кто же их товарищи? И где они скрываются?

Он готов вырвать ногти у арестованных, ноготь за ногтем, лишь бы заставить их говорить.

Заставить их говорить еще прежде, чем взойдет солнце.

Часть вторая

1

К рассвету лодка была уже в открытом море. Берег скрылся. Небо вокруг сомкнулось с темным и ровным морским горизонтом.

После долгих мучительных попыток проглянуть сквозь тьму солнце вдруг вынырнуло из морских глубин и повисло над горизонтом, как исполинская раскаленная монета. Небо на востоке порозовело, но далеко на западе, там, где скрылась суша, оно все еще оставалось холодным. Вскоре солнце ослепительно засверкало, розовая краска исчезла с неба, и с востока к лодке протянулась длинная, блестящая, как серебряное перо, дорожка.

Люди в лодке еще спали. Уткнувшись лбом в борт, тихо всхрапывал печатник. Вацлав, опершись щекой на колено, свернулся клубочком, как ребенок. Студент спал, беспокойно ерзая на своем месте и время от времени тихо посапывая. Прижавшись друг к другу, чтобы спастись от утренней прохлады, спали пленники. Плотная, кряжистая, как дуб, фигура капитана и во сне казалась мрачной и настороженной, словно капитан лишь прикидывался спящим.

Бодрствовали только далматинец и Стефан. Они не смыкали глаз всю ночь. Стефан сидел у руля, неподвижным, ничего не выражающим взглядом уставившись в море. Мотор еще работал, но Стефан знал, что это последние минуты: скоро он заглохнет, лодка бесшумно скользнет по гладкой воде и станет.