Вдали от берегов

В непроглядной ночи еще ярче светили звезды. Вацлав не знал такого неба. Над его родиной оно никогда не бывало таким черным и никогда на нем так ярко не светили звезды. Порой казалось, что это совсем другое небо, далекое и незнакомое, и звезды на нем совсем другие. Но ведь это не так! Вот Полярная звезда, а вот Большая и Малая Медведицы — единственные известные ему созвездия. Как непривычно то, что можно разом окинуть взором весь громадный звездный купол, накрывший море, словно исполинская чаша колокола. На родине ему не приходилось видеть весь небосвод. Меж крышами зданий проглядывали лишь куски неба. В отцовской деревне, в Словакии, весь небосвод был изрезан темными зубцами гор. А в Праге, где он жил последние шесть лет, неба совсем не видно, потому что оно растворяется бесчисленными огнями города: мощными электрическими фонарями, неоновыми рекламами, вздымающимися ввысь, ярко освещенными зданиями. Чистое небо он видел из окна своей квартирки в старой части города, но и там оно выглядело бледным, а звезды тусклыми. Только в ясные ночи они, словно ожив, сверкали ярче.

Вацлав любил небо и звезды. В поздний зимний вечер он часто останавливался на каком-нибудь мосту через Влтаву и долго стоял, глядя вверх.

Однажды вечером они с Ириной остановились на мосту. Он по привычке смотрел на звезды, но на этот раз не видел их. Он не чувствовал зимней стужи, ибо на сердце было еще холодней.

Ирина глядела на реку, на отраженные в воде огни набережной и молчала. Молчал и Вацлав. Над ними мерцали звезды, внизу дрожали огни города. Было красиво и грустно. Тишина и безлюдье навевали печаль безысходности.

«Пойдем же!» — сказала Ирина.

Сердце его заныло. Он даже не почувствовал, что рука от мороза прилипла к чугунным перилам моста, а ноги окоченели, стали непослушными. Он сунул руку в карман и молча побрел дальше под тусклым, желтым светом фонарей.

Но лучше не вспоминать об этом. Не надо думать о том, что умерло, что кануло в прошлое. Нет, Ирина, счастье не там, где ты ищешь его! Там лишь мишурный блеск и пустота, там стынут сердца, как стыли наши руки в ту глухую морозную ночь.

Не вспоминать! Именно сейчас нельзя думать об этом!

Но мысли и воспоминания одолевали.

Ему было не по средствам водить Ирину в бары. Да и что делать в барах человеку, который работает на революцию? Он не сразу понял, что ее снедают жгучие желания, сильные и властные, как любовь. Они зародились в полумраке зрительных залов кино, когда по лицам пробегают светлые отражения от экрана. «Эти бледные, пляшущие, колдовские пятна, — думал Вацлав, — завораживают ум и сердце». Иногда он откидывался назад на своем дешевом, скрипучем стуле и вглядывался в лицо, освещенное зыбкими бликами экрана. Это было лицо заколдованной красавицы из сказки — далекое и чужое, с холодным, отсутствующим взглядом. Ничего своего не оставалось на нем, оно, как неживое полотно, отражало лишь чужие мысли, чужие чувства.

Когда они выходили из кино, он брал ее под руку. Но рука ее была такой же чужой, как мысли. Перед ее глазами все еще витали тени экрана: фешенебельные бары с полированными колоннами, отделанными никелем и серебром, красивые женщины с обнаженными, ослепительными плечами, стройные мужчины с лоснящимися прическами, неторопливо пьющие из своих бокалов. Душа ее долго не могла вырваться из-под власти этих призрачных видений, а на лице сохранялось отсутствующее и напряженное выражение.

Пройдя несколько улиц, она зябко поводила плечами, клала руку в карман его плаща и улыбалась жалкой, страдальческой улыбкой. Все в ней рвалось к тому миру, который он ненавидел и стремился похоронить.

Но не надо думать об этом! Зачем бередить старую рану? Как бы мала она ни была, она все еще кровоточит.

Не вспоминай, Вацлав, о прошлом, ты на посту, у тебя есть долг! Далматинец наказал ничего не оставлять без внимания — ни малейшего шороха, ни движения. Будь начеку, смотри вокруг, оглядывай горизонт — не появится ли где огонек, особенно там, откуда может прийти опасность!

Но было тихо — все спали. Лодка чуть покачивалась, но Вацлаву казалось, что это колышется небо. И было немного жутко смотреть, как оно покачивается над головой, словно огромный онемевший колокол. Какими крохотными и ничтожными, какими затерянными и беззащитными выглядели они под этим необъятным небом, среди обступившего со всех сторон гнетущего мрака, безмолвного и непроглядного!

Вацлаву довелось побывать в баре только раз в жизни, в канун отъезда из Праги. К тому времени он расстался с Ириной и чувствовал себя совсем одиноким. Но одиночество не пугало: его душа всегда была полна. На этот раз — скорбью, особенно сильной в поздние вечерние часы.