Вдали от берегов

Запах становился сильнее, гуще, мучительнее. Луфарь шипел и потрескивал, по листу жести растекался кофейно-бурый сок. Все как зачарованные смотрели на огонь. Зрелище было настолько захватывающим, что, появись сейчас откуда-нибудь военный катер — его никто бы и не заметил. После длительной голодовки наконец-то появилась пища, и все заранее предвкушали тот блаженный миг, когда она окажется во рту, когда можно будет жевать, упиваясь ароматным соком.

Когда луфарь изжарился, печатник разломил каждую рыбину пополам. Внутри они не прожарились, у костей еще виднелась кровь, но снаружи мясо было белым и сочным.

Куски побольше дали далматинцу и капитану. Самый маленький — Ставросу. Вацлаву достался хорошо прожарившийся кусок с хвоста. Улыбаясь от счастья, он схватил его, но от неожиданности чуть не выпустил из рук, — так горяча была рыба.

— Как ты его держал? — растерянно спросил он. — Жжет, как уголь!

Печатник не понял и только махнул рукой в ответ.

Вацлав держал свой кусок за хвост и старательно дул на него.

— Ничего не бросать! — приказал далматинец. — Сжевать все до последней косточки! Понятно?

Вацлав догадывался, что рыба будет вкусной, но действительность в сто раз превзошла все его ожидания. Рыба оказалась такой сочной, что таяла во рту, он жевал и жмурился от наслаждения. Стараясь продлить удовольствие, он разжевывал в кашицу каждый кусочек и осторожно проглатывал. И казалось, что каждая крошка тут же превращается в кровь и силу, разливающиеся по жилам, что снова на лице его выступает румянец, расправляются плечи, а глаза блестят ярче.

Когда наконец от рыбы ничего не осталось, Вацлав сказал со вздохом:

— Теперь мне хватит на всю жизнь!

Капитан тоже разделался со своей порцией, но все еще жевал губами, словно никак не мог свыкнуться с тем, что все позади. Он не наелся, а только раздразнил аппетит. Желудок властно требовал пищи.

Море вокруг очистилось от фосфоресцирующих переливов; теперь они сияли далеко на юго-западе.

Неужели нельзя было поймать больше рыбы? Можно! Надо было воспользоваться срезанным бидоном, как черпаком! Или забросить парус, как сеть! Но момент упущен, рыба прошла, и вокруг снова простирается лишь темная, неподвижная вода…

«Закурить, что ли!» — с досадой подумал капитан, но вспомнил, что сигареты кончились. Последнюю он выкурил несколько часов назад. Хорошо хоть, что он догадался складывать окурки в спичечную коробку — на день их хватит.

Он вынул коробку, высыпал окурки на ладонь. В носу защекотало от терпкого горелого запаха. Прикидывая, как бы поэкономнее свернуть закрутку, он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и, подняв голову, встретился взглядом со Стефаном.

Глаза Стефана говорили красноречивей слов…

Капитан смутился, сжал ладонь и неожиданно для самого себя сказал:

— Вот прикидываю, хватит ли нам…

— Кури, — пробурчал Стефан. — Табак твой…

— Поступим по-товарищески, — после долгого молчания тихо сказал капитан. — Рыбу поделили, поделим и табак…

У Стефана судорога сжала горло, но он ничего не ответил.

— Так будет лучше всего, — продолжал капитан.

Он не заметил, что к его словам внимательно прислушивается печатник. Лицо печатника стало строгим и сосредоточенным, меж бровей пролегла твердая складка.

— Стефан! — предостерегающе сказал он.

— Давай закурим! — весело перебил его далматинец. — Вацлав, у тебя, кажется, была записная книжка?

В записной книжке Вацлава нашлось несколько листков рисовой бумаги. Капитан протянул на ладони раскрошенные окурки. Свернули четыре тонких самокрутки. Пальцы Стефана дрожали, пока он свертывал свою, а рот наполнился слюной.

Чиркнула спичка, и они закурили — далматинец, Стефан, капитан и печатник. Едкий дым расплылся над лодкой, прогоняя остатки запаха жареной рыбы.

— Хорошо! — блаженно щурясь, сказал далматинец.

У Стефана закружилась голова, во рту стало солоно и тошнотно.

— Как раз то, что надо! — сказал капитан. — Крепче не сыскать!

Стефан затянулся еще раз. Головокружение прошло, никотин словно проник во все жилки, слабая дрожь пробежала по телу. Он перевел дух, опустился на дно лодки и снова затянулся.

Все четверо курили и молчали. Едкий дым прозрачными клочьями плыл в неподвижном воздухе, окутывая куривших. В притихшей лодке не стало ненависти, не стало ни врагов, ни караульщиков, ни страха, ни насилия. Всех объединила общая судьба и общая беда — безветрие. Обреченные на бездействие, одни среди темного и пустынного, безнадежного моря, они сейчас впервые почувствовали себя свободными.

Далеко на востоке появился румянец зари. Гладкую поверхность моря прорезали длинные полосы, в которых мрак боролся с бледным утренним рассветом.

«Иллюзий много, но истинная свобода только одна, — думал студент, засыпая. — Одна бесценная и святая свобода — общая судьба и общая цель».

Багрянец разгорался, пестрые розовые и зеленые тени пролегли по морю. Все в лодке уже спали, и никто не почувствовал легкого ветерка, чуть всколыхнувшего тяжело обвисший парус.

9