Вдали от безумной толпы

Однажды в октябре, субботним вечером, коляска Батшебы терпеливо ползла вверх по склону указанного холма, а сама она безучастно сидела на одном из двух мест, меж тем как хорошо сложенный молодой человек, обращавший на себя внимание прямизною осанки и непривычной франтоватостью фермерского выходного костюма, шагал рядом. Хотя он шел пешком, в руках его были поводья и хлыстик, которым он от скуки то и дело слегка ударял по лошадиному уху. Всякий мог узнать бывшего сержанта Троя – мужа Батшебы. Откупившись ее деньгами от армейской службы, он теперь постепенно превращался в фермера новейшего образца. Люди невосприимчивые к переменам при встрече по-прежнему именовали его сержантом – отчасти потому, что он сохранил щеголеватые гвардейские усы и неизменную военную выправку.

– Да, любовь моя, – промолвил Трой. – Две сотни, как пить дать, были бы у меня в кармане, если бы не проклятый дождь. Он-то все и испортил. Помнится, в одной книге, которую я прочел, говорилось: «Ненастье для наших краев – главный сюжет, а погожие дни – лишь эпизоды». Разве не верно?

– Но сейчас такое время года, когда погода переменчива.

– Конечно. Это ясно. И все же нынешние осенние бега – несчастье для всех. Денек выдался такой, какого я отродясь не видывал! Только представь себе: пустынное открытое место близ Бадмута, серое море катит волны прямо на нас, словно неминучая беда приняла форму воды. Ветер, дождь, мгла! Боже правый! Да прежде, чем кончился последний забег, сделалось так темно, что хоть глаз выколи! В пять часов самих лошадей едва можно было разглядеть, не говоря уж об их масти. Земля отяжелела, как свинец. К чему тут опыт? К чему суждение? Коней, наездников, публику – всех обдувало, будто корабли на море. Три шатра совсем опрокинуло, и бедняги, что были внутри, повыползли оттуда на четвереньках, а по соседнему полю ветер носил целую дюжину шляп. После первых шестидесяти ярдов Первоцвет шел отлично, но вдруг я увидел, как Политика его нагоняет! Поверишь ли, любовь моя? Сердце у меня так и забилось о ребра!

– Ты хочешь сказать, Фрэнк, – грустно произнесла Батшеба, и тотчас сделалось заметно, как ослаб и потускнел ее голос с тех пор, как миновало лето, – что в этом месяце ты потерял на своих ужасных скачках более ста фунтов? О, Фрэнк, глупо с твоей стороны так расточать мои деньги! В конце концов нам придется оставить ферму!

– Чушь! Опять ты за свое? Снова плачешь?

– Обещай мне больше не ездить в Бадмут! – умоляюще проговорила Батшеба.

Ей и в самом деле хотелось расплакаться, однако она сумела сдержать слезы.

– А отчего бы мне туда не поехать? Если погода выдастся хорошая, так я бы и тебя с собою взял.

– Ни за что! Ни за что! Я за сто миль в другую сторону уеду! Само слово «скачки» мне противно!

– Поедем мы или нет – дела не меняет. Уж поверь, ставки принимаются заблаговременно, и в следующий понедельник мне либо повезет, либо не повезет, независимо от того, будем ли мы смотреть бега.

– Ты ведь не имеешь в виду, что снова поставил?! – воскликнула Батшеба с болью в голосе.

– Ах, зачем же ты спешишь, глупышка? В свое время я бы сам все тебе рассказал… И куда только подевался твой прежний задор? Догадайся я, что ты в глубине души такая трусиха, я бы никогда… Уж я знаю, чего бы я сделал.

Услыхав такой ответ, Батшеба решительно устремила взгляд вперед, и в ее темных глазах мелькнул огонек негодования. Супруги продолжили путь в тишине, нарушаемой лишь шорохом первых увядших листьев, которые падали с деревьев, чьи кроны образовывали свод над дорогою.

На гребне холма показалась женская фигура. Подъем был так крут, что муж и жена не видели ее, пока не подъехали совсем близко. Трой занес ногу над приступкой, чтобы сесть в двуколку, и в это мгновение женщина подошла к нему сзади. Даже в тени деревьев, сгустившейся в преддверии вечера, Батшеба сумела разглядеть, как бедно одеяние и как печально лицо путницы.

– Не скажете ли, сэр, в котором часу запираются двери кестербриджского работного дома? – спросила женщина у Троя, стоявшего к ней спиною.

При звуке этого голоса он заметно вздрогнул, однако, по видимости, овладел собою настолько, чтобы подавить инстинктивное желание обернуться.

– Не знаю.

Женщина быстро подняла глаза и, заглянув сбоку ему в лицо, тотчас узнала под маской йомена солдата. Радость, смешанная со страданием, изменила ее черты. Истерически вскричав, она упала.

– Бедняжка! – воскликнула Батшеба, намереваясь сойти.

– Сиди, где сидишь, и пригляди за лошадью, – властно сказал Трой, бросая жене поводья и хлыстик. – Поднимись на вершину холма и жди меня там, а я позабочусь об этой женщине.

– Но я…

– Ты меня слышала? Крошка, пошла!

Лошадь, двуколка и Батшеба двинулись с места.

– Как только тебя угораздило здесь оказаться?! Я думал, ты далеко, а то и вовсе умерла! Отчего ты мне не написала? – произнес Трой странно ласковым, хотя и торопливым голосом, поднимая упавшую.

– Я побоялась.

– Есть у тебя хотя бы какие-то деньги?

– Нет, нисколько.