Разумно предположить, что Штурман Баххубер имел капельку магнитотаксиса в своих костях, но мой опыт предполагает обратное. Ибо я был случайно доставлен на мое место нереста и не видел, не обонял и не чувствовал его. Я понятия не имел об этом. Я был раздражен и обеспокоен этими уверенными отсылками к моей расе. Я боялся Картера и его рома. Опасался одиночества, пыли и грязи, разбитых красных дорог, начинающихся из зарослей спинифекса и акации, и кипящей почвы. Огромный дизельный генератор стучал всю мою первую ночь. Собаки никак не затыкались. Я крутился и вертелся, и комары кусали меня, и желудок бурлил, и я паниковал, что просплю и упущу свою поездку со школьным инспектором на «моррисе-майноре». Это не обсуждалось. Таков изъян в моем человечьем замесе – вечно бежать.
Но я не стану снова преподавать, по крайней мере не здесь, где меня будут держать в пыльной глинобитной «учительской резиденции», развалине первопроходцев с гофрированной крышей, наброшенной на обветренные стены. Дурных планов была уйма, но ни один не помог бы прогнать запах какой-то дохлой или подыхающей твари, змеи, наверно. Кто-то гневно кричал в ночи, затем какой-то дикий зверь царапал стену. Конечно, я хотел убежать.
Утром я обнаружил, что моя «спальня» представляла собой кладовку, забитую старыми двигателями и всяческим хламом. Я обнаружил надворную уборную, которую никак не удавалось найти ночью, и вынес свои фальшивые вещи – мятую газету и точилку – наружу, на утомленный воздух, к одинокому известняковому утесу, свидетелю четырехсот миллионов кошмарных лет.
Знаю, знаю: жизнь была повсюду вокруг меня, а я был белым человеком, картия, который видел только смерть. Я помчался сквозь несостоявшуюся плантацию растений, которых не знал, и, сумев открыть хитроумные ворота, прибыл на переднюю веранду Картера. На бетонном полу, влажном и чистом, когда я впервые его увидел, теперь были разбросаны банки из-под пива, битое стекло, и из этого хаоса медленно поднимался на ноги Картер. Он был небрит, конечно, и его желтые волосы представляли собой соломенное гнездо, но он подтянул брюки на бедра и наставил на меня попугайский нос, и в этот момент я понял статус учителя в Куомби-Даунз.
Я не заметил крикетный мяч, этого и не предполагалось.
– Лови, – крикнул он, и с силой швырнул его. – Как тебе?
Боже, как заныли руки, но я вернул его привычным жестом, словно оскорбления были пустяком для человека вроде меня.
– Я хотел поболтать с мистером Хэнгером.
– Уехал, приятель, – сообщил он уже более дружелюбно.
– Нет, – ответил я, – он собирался починить тормоза до отъезда.
– То же самое он и мне сказал, приятель, – заявил он, подавая свой ответ как «совпадение». – Из-за этого мы и поссорились, раз уж ты упомянул об этом. Удивительно, блядь. Я спросил его, что это, по его мнению, станция техобслуживания? Конечно, он слуга Королевы, и я не прочь покормить его, попотчевать грогом, но у меня есть дела. Он хочет бесплатного механика? У меня два стада на пути в Брум. Пятьсот голов. Восемь миль в день. Пять человек на стадо. Знаете, сколько ветряных мельниц мы потеряли в прошлый сезон дождей? Вот мой чертов день, приятель: смазывать ветряные мельницы маслом, а никого дельного не осталось.
– Где мистер Хэнгер?
– Я не видел смысла удерживать его. Он оставил тебе это отправить письмом в Перт. Удачи, приятель.
Это был контракт для меня от департамента образования Западной Австралии. Подписывать или нет – для меня значения не имело.
– Воскресенье. Вихатной тень, – сказал он насмешливо, используя единственные аборигенские слова, которые я от него услышу.
– Что?
– Возможно, ты хочешь подмести в своем доме. Сходи в магазин, выпиши себе, что хочешь, и не жалуйся на цены, их устанавливают в Мельбурне. Возьми сетку от москитов. Располагайся как дома. Попроси горничных показать тебе школу. Отлично ловишь, – закончил он. – Впишешься, я чувствую.
Я выглядел таким простаком? Он не первый, кто совершал эту ошибку.
Резиденция школьного учителя в Куомби-Даунз, как выгоревшая машина «Редекса», как многие другие механизмы: ветряные мельницы, генераторы, колодцы, – столь неудачные предприятия белых, разбудили во мне глубочайшую меланхолию, усилившуюся самим фактом отъезда предыдущего учителя, одиноким пыльным ботинком у двери, открытой банкой «Двух фруктов», ободок которой почернел от пирующих муравьев, коллекцией бутылок виски, спрятанных в шкафах, заводным граммофоном – без пластинок – с иглами, разбросанными по полу. Под кроватью я обнаружил «Полное собрание либретто великих опер», которое, как и грязные почтовые открытки, почернело от плесени, пало жертвой сезона дождей.
Я нашел метлу и размазал пыль. Налил воды из бака и потер жирную раковину. Открыл холодильник, обнаружил источник вони – гниющее мясо, от которого я бежал с позывами к рвоте.