Вдали от рая

Едва войдя в гостиничный номер и заперев за собой дверь, Виктор рухнул на роскошную кровать и согнулся в позе эмбриона. Старые сны атаковали его – впрочем, стоило ли называть эти видения снами? Он снова очутился в комнате с камином, затемненной полузадернутыми занавесками; сурово глядел со стены портрет какого-то пышноволосого толстяка. А в том кресле, где раньше сидел мертвец, теперь пребывало нечто, вызывающее ужас и омерзение, от которых холодели пальцы и выворачивался наизнанку желудок. Трудно сказать, что это было за существо, потому что оно постоянно меняло форму: временами показывалась паучья щетинистая нога с блестящим, точно сталь, когтем на конце, а иногда леденила нездешним страхом черная дыра… Но порой – это бывало так редко, так неуловимо! – Виктор мог на несколько секунд уловить человеческий облик. Облик врага… Если бы это продлилось чуть дольше, ему удалось бы запомнить того, кто на самом деле хотел его уничтожить – и тогда, по крайней мере, Виктор получил бы слабую возможность защищаться от него. Однако человеческие черты, едва забрезжив, растворялись, и снова шла свистопляска: гигантский паук… черная дыра… нечто невыносимо страшное, на что нельзя взглянуть в упор, иначе умрешь…

На другой день, незадолго до полудня, он сдал номер, расплатился и покинул отель. Бросил на заднее сиденье «Вольво» сумку с вещами, выехал со стоянки и вдруг понял, что отправиться ему совершенно некуда. В офисе делать нечего, в «АРКе» он уже не работает. Фирме, которую он создал собственными руками, взлелеял, вырастил, как выращивают плодовое дерево из крошечного семечка, он вдруг стал не нужен, она просто выплюнула его, отринула за ненадобностью. Дома, чудесной квартиры на Гоголевском, у него больше нет. Вернее, номинально квартира пока его, судебное решение еще не вынесено – но наверняка и ее отберут. Учитывая ту череду несчастий, которые обрушились на него в последнее время, ту бездну, в которую он рухнул, просто не могло быть иначе. Привольное? Да, Привольное еще оставалось. Но ехать в эту богадельню для престарелых и умственно отсталых не было никакого желания.

Потемневшее небо затянуло бесконечной сеткой мелкого дождя. Волошин посмотрел на приборный щиток. Бензина полный бак – очевидно, Юра вчера, пока дожидался его из банка или из офиса, смотался на заправку. А раз так, можно было отправиться куда глаза глядят. Просто так, покататься.

«Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал!» – в полный голос орал Виктор, выезжая с Петровки на Театральную площадь. Хорошо, что через закрытые стекла никто его не слышал, а то приняли бы за сумасшедшего…

Он гонял по Москве до тех пор, пока над городом не сгустились серые осенние сумерки. Тогда, взвизгнув тормозами, с лихачеством, которого можно было бы ожидать скорее от какого-нибудь провинциального бабника, рисующегося перед новой подружкой, чем от столичного бизнесмена (пусть и бывшего бизнесмена), он резко свернул на обочину и ткнулся мордой автомобиля прямо в бордюр. Волошину не было никакой особой нужды ни сворачивать непременно в этом месте, ни так безжалостно обходиться с драгоценным своим «Вольво», но он поступил так, как поступил, – и только потому, что ему хотелось вовсе провалиться под землю и совершенно не было сил думать о последствиях своих поступков.

Уронив голову на руль, он несколько раз надавил на кнопку сигнала и вслушался в резкий, тревожный звук. Это был SOS, крик о помощи, жалоба на несовершенство и глупость судьбы… Он не знал, что делать дальше, но самое странное было в том, что он вообще не хотел думать. Отдаленным, загнанным в самую глубину краешком сознания того человека, который именовался прежде Виктором Волошиным, он и сейчас прекрасно отдавал себе отчет в том, что все его несчастья родом не извне, а изнутри его. Самым страшным было не то, что рухнул внешний рай, который он успел соорудить себе при жизни и которым довольствовался многие годы – свое дело, карьера, друзья, материальное благосостояние, круг интересов и привычек, необременительные любовные связи. Существует ведь и другой рай. Тот, что у каждого человека составляет сердцевину натуры, тот, что каждый из нас бережет пуще зеницы ока, – свой внутренний мир, духовные ценности, любовь к жизни, ощущение правильности пути. Именно этот мир внутри Волошина дал трещину, и он не знал, как быть с этим дальше, и понимал, что должен все обдумать очень внимательно, и не хотел ни о чем думать – и именно это, последнее, и было страшнее всего…

Должно быть, он сидел так очень долго, но все – даже плохое – когда-нибудь кончается. Видимо, его дорогая машина, столько времени стоящая на грязной случайной обочине, в конце концов привлекла чье-то внимание. И когда время уже стало близиться к полуночи, в стекло с водительской стороны раздался энергичный стук.

– Младший лейтенант Доронин. Ваши документы, пожалуйста.