Вдали от рая

Знаменитый врач и впрямь отличался великими странностями. Прием в его квартире всегда начинал ассистент, который тщательно опрашивал каждого больного о его болезни в просторной, очень ярко освещенной комнате. А затем, без перерыва, проводил пациента в другую комнату, где было совершенно темно, и удалялся. С полминуты бедняга больной полностью терял ориентацию в пространстве: ему представлялось, будто бы он навсегда попал в область кромешного мрака, совершеннейшего небытия и уже никогда больше не выберется отсюда. Только через некоторое время глаза привыкали к темноте и начинали различать черные драпировки, покрывающие стены сверху донизу. Изредка эти драпировки колыхались, точно от дуновения воздуха. Потом неожиданно загоралась небольшая лампа на столе, за которым сидел сам профессор, оказывающийся, к удивлению тех, кто его еще не знал, довольно молодым человеком в блестящих очках, с аккуратной бородкой и цепким, точно пронизывающим рентгеном, взглядом. Он говорил мягким низким голосом, и говорил так приятно и учтиво, что голос его, казалось, так и закрадывался в душу. Речь Волковского обладала удивительным, сродни гипнотическому, воздействием. Буквально через пару минут беседы пациента так и тянуло рассказать ему все, что люди обычно скрывают: о том, как в детстве привязывал дворовой Жучке жестянку на хвост, о первых опытах мастурбации, о той долговязой девице, с которой познакомился на бульваре, и о дяде Мише, умершем в Луге от сифилиса… Впоследствии, выйдя от профессора, пациенты удивлялись собственной откровенности и нередко стыдились ее. Но пока они сидели напротив стола Волковского, потребность рассказать о себе все, выплеснуть все до самого донышка, вывернуться наизнанку представлялась самым естественным делом.

Увлеченные собственным рассказом пациенты редко замечали, что одна из стен кабинета, та, к которой они сидели спиной, была полностью зеркальной. Мало внимания обращали они и на странное приспособление, всегда находившееся на столе между стопкой хорошей бумаги и письменным прибором с двумя перьями и чернильницей, – некую сложную систему зеркал, замысловато скрепленных ободьями и спицами из белого металла. Во время приема врач иногда заглядывал в эти зеркала, отражавшие, казалось, лишь темноту. Большинство пациентов полагали, что эта машинка служит для осмотра горла или проверки глаз, однако мысли спросить ни у кого не возникало.

На случай вопросов у Дмитрия Волковского было заготовлено примерно такое объяснение. Вполне убедительное. Поскольку если бы он открыл истинное назначение своего прибора, ему бы никто не поверил…

В тот далекий день, день его второго рождения, Дмитрий со всех ног бежал от дома Арины и остановился только тогда, когда оказался уже очень далеко от деревни. Тут он позволил себе небольшую передышку и, уйдя от дороги подальше в лес, прислонился спиной к стволу растерявшей листву березы и попытался как следует все обдумать. Ясно было одно – возвращаться в деревню ему никак нельзя. Ощупав карманы тулупа, Волковской с радостью обнаружил, что у него с собой самое необходимое – паспорт и немного денег. И это открытие значительно облегчало его жизнь.

Отыскав дорогу, ведущую к городу, Дмитрий не без труда добрался до Орла, откуда дал телеграмму-молнию университетскому товарищу, умоляя выслать денег на билет. Волковскому везло – или это ведьма Арина продолжала, даже после смерти, помогать ему? Во всяком случае, товарищ телеграмму получил и откликнулся незамедлительно. Уже на следующий день поезд умчал Дмитрия в Петроград, где везение продолжилось. Знакомый профессор университета сразу признал в Волковском одного из лучших своих студентов и с удовольствием взял его к себе ассистентом. Он и не предполагал, что перед ним уже совсем другой человек…

Под прикрытием того, что работает над обширным научным трудом, Дмитрий стал посещать библиотеки, но разыскивал в хранилищах литературу не столько о медицине, сколько о тайных знаниях, науках, давно отвергнутых людьми, которые слишком много возомнили о своем разуме. На его счастье, такая литература сохранилась, и получить ее на руки еще было относительно легко.

Вот когда Волковской с благодарностью вспомнил частные уроки, которые давал второгодникам! Вспомнил бестолковых оболтусов, которым вдалбливал латинские спряжения до того, что они намертво впились в его собственный мозг. Вспомнил и гимназического латиниста по прозвищу Свистулька, который своим смешным прерывистым фальцетом декламировал цитаты из Катулла и Марка Аврелия… Для изучения средневековых книг все это, когда-то до тошноты противное, оказалось неоценимым богатством.

В поисках нужных книг он ездил в библиотеки других городов, сделался завсегдатаем букинистических магазинов и книжных лавок, постоянно толкался на рынках. С большим трудом, просеивая горы ненужной шелухи, как старатель просеивает пустую руду в поисках крупиц золота, Волковской постепенно находил ответы на вопросы, поставленные его нетерпеливым умом. Очень помогали ему и те знания и умения, которые он получил от Арины.