Вдали от Рюэйля

Он первым пересекает Ла-Манш на аэростате, первым налаживает воздушное сообщение между Парижем и Нью-Йорком, первым облетает весь земной шар. Будучи себе на уме, к тому же наученный горьким (чужим) опытом, он регистрирует кучу патентов, а значит, эксклюзивно производит воздухоплавательные аппараты, организует их серийное производство, становится триллионером, а следовательно, самым могущественным человеком на свете. Он вновь восходит на трон Сердоболингов, и в конце концов его провозглашают Управляющим Земным Шаром. Рогоносный, непризнанный и разоренный изобретатель умирает.

Зажигается свет.

— Что, нюни распустил? — спрашивает Люка.

— Я?! Шутишь? — шмыгая носом, отвечает Жако.

— Ну как, понравилось? — спрашивает его мать.

— Да, мам.

— Что ты смотрел?

— Наверняка какие-нибудь глупости, — обрывает Сердоболь. — Не понимаю, зачем ты вообще спрашиваешь. Кино это сплошная глупость. Только дети и смотрят.

— Сзади меня сидел мсье де Цикада, — произносит Жако.

— Де Цикада?!

— Да, пап. Он ходит в кино два раза в неделю.

— Де Цикада?!

— Да, пап. И к тому же это ему очень нравится. Он предпочитает фильмы о фаруэсте^[43] и еще те, где показывают кровавые преступления. Он сам мне сказал.

— Ну и ну! Никогда бы не подумал, что де Цикада…

— Вот видишь, — говорит мадам Сердоболь, — как часто можно ошибаться в людях.

Жако чешет макушку.

— Ты там вшей хотя бы не подхватил? — спрашивает мать.

— Нет, мам. Вроде нет.

— В твоем кино должно быть полно всякого отребья.

— Я же тебе говорю, мама, туда ходит мсье де Цикада.

— Подцепить вшей может кто угодно, — говорит Сердоболь. — Вот я, например…

— Знаем, знаем, — обрывает супруга. — Ты их подцепил в армии.

— Гниды! Они до того меня довели, что я просто рассвирепел. Как поймаю какую-нибудь, да как зацеплю ее меж ногтями, и хрррусть, давай ее мучить до наступления смерти. Ах, мерзкие твари!

— Ой, пупсик, до чего же ты у меня кровожадный!

— Что бы там ни было, я считаю, Жаку предпочтительнее в этом зрелищном зале больше не появляться.

— Но ведь у меня нет вшей!

— Посмотрим, посмотрим.

— Пап, неужели запретишь?

— Я подумаю. Подумаю. Во всяком случае, следующее воскресенье ты проведешь с нами и Маньенами. Мы поедем на прогулку в лес.

— Ну вот!

Сначала он дуется. Старшей сестре, Доминике, начхать, она всем своим видом демонстрирует свою взрослость. Зато Камилла обижается. Потом они отстают от взрослых. Идут молча.

Под деревьями растут какие-то маленькие цветочки, бледненькие, на коротких стебельках. Камилла срывает один из них и сует Жако под нос:

— Понюхай!

Жако ответственно шмыгает носом.

— Не пахнет, — говорит он.

Она срывает другие. Он рассеянно за ней наблюдает.

— Ты не поможешь мне? — спрашивает она.

Он подключается к поискам, которые его мало интересуют. Камилла уже успела набрать целый букет.

— Красивые, — говорит она. — Голубые.

— Тебе идет, — говорит Жако.

— Какой ты галантный.

Для солидности Жако вытаскивает из кармана большой складной нож с пилками, крюками и отвертками. Раскрывает большое лезвие и принимается элегантно чистить себе ногти.

— Что ты думаешь о моей сестре? — спрашивает Камилла.

Он решительно запускает свою финку в ствол дерева, но промахивается — оружие падает на землю.

— Плевать я хотел на твою сестру, — говорит он, поднимая нож.

— Сядем? — предлагает Камилла.

Они нашли подходящее местечко. Жако очистил свой участок земли от веточек, которые могли бы создать неудобство для сидения, и уселся. Камилла плюхнулась возле него. Ай! взвизгнула она, после чего принялась вытаскивать из-под себя сучки и камешки и отбрасывать их вдаль. Жако несколько раз вонзает свой кинжал глубоко в перегной — сразу чувствуется запах плоти погибших грибов, — затем, передумав, подбрасывает холодное оружие и ловит его плашмя на ладонь.

— Ты порежешься, — говорит Камилла.

Он даже не пожимает плечами.

— Ты порежешься, — повторяет Камилла.

Он кладет растопыренную пятерню на землю и принимается быстро втыкать нож между пальцами.

— Не хочу даже смотреть, — говорит Камилла.

Она отворачивается. Жак прерывает свою игру.

— Ты ходил в кино на этой неделе? — спрашивает она.

— Да. В четверг. А если бы меня не упекли на прогулку с твоими родителями, то пошел бы и сегодня.

— То, что ты сейчас сказал, не очень-то любезно по отношению ко мне.

— Признайся, ведь невесело гулять с предками.

— Да, но ведь здесь я!

— Да, конечно. Но если бы не ты, какая скучища, какая скучища! К счастью, не все воскресенья такие. На следующей неделе в «Рюэйль-Палласе» будут показывать стоящий фильм, про преступления Борджии^[44].

— А о чем это?

— О папах, куртизанках и отравлениях.

— Да ты что!

— Говорю тебе. Эту историю я знаю и уже видел афишу. Так что могу себе представить.

— Я бы хотела посмотреть.

— Хочешь, я свожу тебя тайком?

— Ой, нет! Я боюсь. Если об этом узнают, мне влетит.

— Ну тогда сиди дома. Ты никогда не узнаешь, как Папа Римский ухитрился отравить свою дочь.

— Ты мне потом расскажешь, ладно? А как это у Папы может быть дочь?

— Как? Да так. Папой может быть кто угодно, главное, чтобы избрали.

— А ты мог бы быть Папой?