Вдали от Рюэйля

Она тоже думала, что он не вернется домой. И быстро уснула. Но Жак заявился в три часа ночи. Ему удалось чуть-чуть поспать в лаборатории и, поплескав в лицо водой, более или менее прийти в себя. Он подошел к шкафу в коридоре, достал чемодан, принес в комнату и начал набивать его вещами. Сюзанна так и не проснулась, хотя он включил свет. Он взял белье, зубную щетку, что-то еще, закрыл чемодан и вынес его на лестницу. Выключил свет, затем зашел в комнатку, где спал Мишу. Он включил свет, но Мишу не проснулся. Он засмотрелся на ребенка. Мишу раскрылся. Жак поправил одеяло. Малыш вздохнул, поворочался, но не проснулся. Жак склонился и поцеловал его. От ребенка слегка пахло мочой, поскольку Сюзанна за ним не очень хорошо смотрела. Жак еще раз поцеловал его и еще немного на него посмотрел.

Наконец решился. Выключил свет и ушел.

Один, с чемоданом в руке он дошел до вокзала. Никого не встретил по дороге, разве что кошек. Лег на скамью на террасе кафе. Задремал. Около пяти часов утра услышал, как со скрипом подъезжает автобус гостиницы «Золотой Лев».

Поезд отходил в 5.33.

Были еще другие: в 7.15, в 19.36, в 21.44, в 18.12, в 0.01, в 13.61, пассажирские, скорые, переполненные, забитые, пустые, расхлябанные, выцветшие, электрические, были еще длинные, короткие, тощие, новые, старые, но никогда не было спальных, никогда пульмановских, не было даже первого класса, всегда один и тот же третий класс за неимением скотовозок.

И все это, чтобы в итоге оказаться в Париже с запекшимися губами, усохшими ресницами, затертыми ногами, соответствующим чемоданом и приблизительно такими словами:

— Все. Я больше туда не вернусь.

VII

— Так будет лучше. Все это бессмысленно.

Он боялся сказать это, но, в конце концов, сказать это следовало, и он это сказал:

— Значит, все кончено?

— Все кончено.

Он взял шляпу и с последним прощай, на которое она не ответила, ушел. Медленно спустился по лестнице, забыв о лифте. Очутился на улице, улице Пигаль, у двери гостиницы. Посмотрел на север, на юг, не зная, куда идти, какому течению толпы отдаться. Делать ему было нечего. Его нигде не ждали, его не тянуло ни в ту, ни в другую сторону. Он решился идти на юг, но на углу улицы Фонтэн его потянуло на север. Приближался час аперитива, аперитива октябрьского и уже сумрачного. Жак сел на террасе кафе на площади Бланш.

Больше всего его удивляло то, что он совсем не страдал. Отупение, в котором он пребывал, совершенно его не терзало. После такой констатации он решил больше не думать об этой истории, по крайней мере в эти первые минуты. Довольно трусливо он предоставил целому букету чувств, инцидентов и анекдотов смениться венком мелких неприятных фактов, который Рожана презрительно даровала его памяти. Итак, он оставил горьковатую стезю отвергнутой любви, дабы более внимательно рассмотреть свое положение социального существа, наделенного или, скорее, обделенного профессией. Так вот, с этой точки зрения он мало что собой представлял. Точнее, он вообще ничего собой не представлял с того момента, как театр, где он играл немую роль слуги, роль, полученную лишь благодаря протекции Рожаны, закрылся через неделю после открытия. Теперь он остался один, причем в Париже, без друзей, без связей, имея в кармане сумму, которую можно было растянуть от силы недели на две.

Эта принадлежность к никакому классу немного задевала Жака, тем более что он, еще молодой человек, начинал подумывать о том, что его будущее, как поговаривал его хитроватый папаша, было уже позади.