Вдали от Рюэйля

— Прокомментируйте нам это заявление, — просит Предлаже.

— Хорошо! Вопреки пословице «нет пророка в своем отечестве», я здесь пользуюсь авторитетом. Мною восхищаются. Мною восхищается мэр. Мною восхищается помощник мэра. Мною восхищается главный редактор «Рюэйльских хроник». Мною восхищается Сердоболь. Мною восхищается Предлаже. Мною восхищается бакалейщик. Мною восхищается лесник. Мною восхищается весь Рюэйль, и даже Нантер, Сюрэн и Курбевуа[23]. Увы, как только переезжаешь Сену, там я уже никому не известен, а поэты тех областей меня и знать не хотят. Например, при упоминании моего имени поэты Парижа и даже Нейи[24] усмехаются, что, впрочем, с ними никогда не случалось раньше; они даже смеяться не умеют — невежи!

— Мы живем так далеко от столицы, — произносит Сердоболь.

— Да и потом, подобно Юлию Цезарю, я предпочитаю быть первым в Рюэйле, чем каким-нибудь — цатым-сятым в Париже.

— А почему бы вам не стать первым и в Париже? — восторженно восклицает Сердоболь.

— Явился! Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?! — спрашивает жена.

— Действительно, запоздал. Представь себе, лапушка, я засиделся у Артюра, аперитивничая с де Цикадой.

— Общение с богемой тебе явно не на пользу. А теперь еще и рожа как у алкоголика!

— Тсс, тсс! Здесь же ребенок. Здравствуй, Жако!

II

Жако отвечает классическим «Здравствуй, папа»; выбегает горничная с традиционным «Кушать подано».

— Представь себе, — продолжает Сердоболь, — в самый разгар разговора де Цикада заявляет «носок тоже достоин воспевания», как это мило с его стороны, ты не находишь?

— И что это значит?

— А это значит, лапушка, что я предложу ему написать маленькое стихотворение, прославляющее мои носки. Заплачу ему, скажем, луидор[25].

— Ты с ума сошел! Двадцать франков! Чтобы покрыть эти расходы, сколько же придется продать носков?

— Но подумай, ведь это стихотворение самого де Цикады. Жако, не клади локти на стол и скажи мне, какой вид стихотворения я мог бы у него попросить?

— Например, рондо[26].

— Расскажи-ка нам, что это такое.

— Рондо — это стихотворная форма, подчиняющаяся жестким правилам: тринадцатистишие с двумя повторяющимися рифмами и паузой в пятой и восьмой строке, где начальное слово или начальные слова повторяются после восьмой и тринадцатой строки, но сами полноправной строкой не являются.

— До чего умный ребенок! — восклицает Сердоболь. — Не удивительно, что ты всегда первый в классе по грамматике.

— Может, это и стоит луидора.

— Можешь не сомневаться, я семь раз отмерю толщину кошелька, прежде чем отдать деньги.

— А вот сочинит тебе какую-нибудь глупость — и плакал твой луидор.

— Сначала пускай покажет. Хотя этот де Цикада все-таки талантлив. Почитай его эпикаламу на свадьбу мадемуазель Нузьер[27] и молодого Морельена из «Морельен Младший и К°».

— …-таламу, — поправил Жако. — Та-, папа, не ка-, а та-, папа!

— Да ты у нас просто юный ученый! — восторженно воскликнул Сердоболь.

После закуски подоспело пареное первое, затем жареное второе. Их почтили-с вниманием-с.

— Все это, конечно, хорошо и прекрасно, — заявила мадам Сердоболь, — но ведь он ничего не смыслит в трикотажном деле, твой поэт. Он хоть знает, как изготавливаются носки? Он хоть знает, что у нас за клиентура? Готова поспорить, что нет.

Сердоболь пережевывает свои раздумья.

— Возможно, лапушка, ты и права. Я мог бы дать ему какие-нибудь указания в письменном виде, но боюсь, это его заденет.

— Но ведь надо его ввести в курс дела.

— Он благородных кровей. Не только поэт, но еще и дворянин.

— У него есть титул?

— Он — граф, лапушка. Граф.

— Граф де Цикада? — осмелился спросить Жако.

— Да, сын мой, и очень древнего рода, который восходит к Нуа и Бруа[28].