Вдали от суеты (ЛП)

   Пока мы стояли, слушая музыку, я заметил, что энергичный джентльмен, игравший на барабане и тарелках, взирает на меня, как мне показалось, с пренебрежительной улыбкой. У него был очень холодный взгляд, и, когда он вперил его в меня, я почувствовал, что он видит меня насквозь, этого несчастного, который заявляет претензии на ораторское искусство. Я оробел. Этот взгляд унижал меня; я больше не чувствовал себя воодушевленным, когда оркестр добрался до высоких нот "земля свободы, прибежище отважных". Я видел презрение, проистекавшее из этих глаз, и предощущение триумфа. Человек-барабан знал, что мой час пробил. Он в последний раз ударил тарелкой о тарелку и замер. Мне следовало начинать свою речь. Склонившись к председателю, я сказал:

   - Господин председатель и сограждане, бывают времена... времена... бывают времена, когда, сограждане, когда... когда сердца... бывают времена, говорю я, господин председатель и сограждане, когда сердца... сердца...

   Я застрял, и никак не мог подобрать нужного слова.

   Человек с холодным взглядом, казалось, готов был сыграть торжествующую мелодию на своем барабане с тарелками. В исступлении и отчаянии момента, я решил взять некоторые поэтические фрагменты из своего вступления и составить из них наскоро речь, вне зависимости от того, подходит она к случаю или нет. И я начал снова:

   - Бывают времена, говорю я, сограждане, и господин председатель, когда сердце говорит: "вот тот, кто душу погубил, кто никогда не говорил: "Мое - родные мне места!", не защемит чье сердце боль, лишь ноги понесут домой, с чужбины, где бродить устал. Такого встретив, сам приметь..." (Тут я жестом указал на улицу, и один из сограждан, который, казалось, не понял, о чем идет речь, бросился к окну и выглянул наружу, как будто собираясь вызвать полицию, чтобы она арестовала негодяя.) "Тут менестрель не станет петь". (Здесь руководитель оркестра склонил голову, словно бы отнеся смутный намек в моей гениальной речи на свой счет; однако человек с барабаном ответил издевательской улыбкой, словно бы говоря: "Это тебе не поможет. Меня на это не купить".) "Хоть чин высок и славен род, и роскоши невпроворот. Пусть есть и титул, и доход, собой одним изгой живет. Что ценно всем - ему не в счет, он дважды для других умрет, вернется в смрад, где встретил свет, без слез, без чести, не отпет"*.

   Я остановился. На мгновение повисло неловкое молчание, как если бы все ждали, что я продолжу. Но я надел шляпу и взял наизготовку зонтик, давая тем самым понять, что моя речь закончена. Было совершенно очевидно, что никто меня не понял. Один человек, видимо, решив, что я жалуюсь на инцидент, происшедший со мной в поезде, отвел меня в сторону и шепотом, но конфиденциально, спросил, не было ли лучшим для меня обратиться по поводу случившегося к проводнику. Другой осведомился, уж не губернатора ли я имею в виду. Я ответил: "Нет, моя речь носит поэтический характер, я процитировал одно известное стихотворение". Человек, казалось, был удивлен, потом спросил, от кого я его получил. "Это из Мармион". "Не знаю такого. Должно быть, он из Филадельфии?" После этих его слов я несколько погрустнел. Взял председателя под руку, и мы пошли по направлению к коляскам, причем человек с холодным взором и барабаном изо всех сил лупил в него, словно бы вымещая на нем свое желание прибить меня на месте, но не имея возможности это сделать.

   Мы сели в коляски; образовалась процессия, поскольку оркестр следовал за нами пешком, исполняя "Привет, вождь!" Я ехал в одной коляске с председателем, который настаивал на том, что я должен держать в руке американский флаг. По мере нашего продвижения по улице, толпа несколько раз приветствовала нас неистовыми криками, и председатель заявил, что было бы очень хорошо, если бы я время от времени вставал и кланялся. Я так и сделал, заметив, относительно последнего, что вся встреча от начала и до конца выглядит совершенно несуразно.

   Председатель сказал, что ему только что пришла в голову мысль, будто люди на улицах ошиблись относительно характера шествия.

   - Видите ли, - сказал он, - в городе имеется цирк, и, боюсь, нас приняли за цирковое шествие, а вас - за Короля Воздуха. Этот монарх имеет телосложение, подобное вашему, и также носит усы.

   Король Воздуха добыл титул и престол, высоко подпрыгивая и совершая двойное сальто-мортале, прежде чем приземлиться; кроме того, он умел балансировать на канате, стоя на одной ноге и держа в руках шест. У меня не было ни малейшей охоты претендовать на его скипетр или воспользоваться его популярностью, поэтому свернул флаг, надвинул шляпу на глаза и перестал вставать и раскланиваться.

   ---------------

   * Перевод стихотворения Вальтера Скотта (переводчик - Сергей Кутателадзе - ?).