Вдоль фронта

И каждую ночь бросается в темную воду множество несчастных бедняков. Тела их проносятся течением около угрюмых бесконечных казарм, скользят по трубам, проложенным под улицами, и плывут по широкой Неве к морю, вдоль этого пышного ряда желтых и варварски-красных дворцов, этих фантастических куполов, шпицев и гигантских памятников.

Люди теряются на огромных безмолвных площадях и широких улицах; несмотря на свои два с лишним миллиона населения, Петроград кажется бесконечно пустым. Только летними вечерами, с чувством неукротимой силы, подобной морю, в громадных увеселительных садах, среди открытых сцен, американских гор, каруселей и кафе, прохаживаются непринужденно сотни тысяч кричащего, смеющегося и поющего народа, продвигаясь огромными массами и потоками.

Лишь во время революции или в дни какого-нибудь большого празднества, когда люди на целые мили запружают от стены до стены громадные улицы, топот не в ногу идущей толпы, гул ее нестройного пенья, мощь самопроизвольного стремления толпы превращают в карлика даже этот огромный город.

К ночи – тогда был июнь – солнце садилось все медленней и медленней. В девять часов было так же светло, как у нас дома летним вечером; в половине одиннадцатого солнце коснулось горизонта и медленно двинулось вокруг него от запада к востоку, и так до половины третьего, когда оно снова начало подниматься. Если случалось просыпаться в полночь, невозможно было определить, была ли это ночь или день – особенно потому, что у русских нет, по-видимому, определенного времени, когда они ложатся спать. За нашим окном на Исаакиевской площади посиживали на скамейках люди, читая газеты, присаживались у домовых ворот дворники, путаясь в своих шубах и сплетничая, проезжали мимо извозчики, по тротуарам ходили люди, и даже были открыты магазины.

Иногда мы выезжали. «Istvosschik!» – кричал я, стоя посредине улицы. И немедленно появлялось двадцать или тридцать маленьких пролеток, управлявшихся косматыми личностями, увенчанными глянцевитыми колообразными шляпками с загнутыми краями, и с таким количеством подложенной под одежду ваты, точно они хотели казаться чудовищно толстыми. Кружась около нас, они оглушительно вопили, сбавляя друг перед другом цену. Для извозчиков существовала юродская такса, экземпляр которой был прибит к задней стороне извозчичьих козел, но вам приходилось платить по крайней мере в два раза больше указанной в ней цены.

Мы блуждали по городу в бесконечных сумерках. Перед казармами маленькая плотная толпа окружала какого-то солдата, подпрыгивавшего и отбрыкивавшего на согнутых коленях деревенский танец, может быть, сибирский, под задыхающийся рев гармошки.

На Исаакиевской площади шагавшая на ученье команда молодых рекрутов, обутых в топотавшие громадные ботинки, орала традиционные армейские ответы на генеральское приветствие.

– Здорово, молодцы! – кричал высокий ровный голос.

– Здравия желаем, ваше сиятельство! – ревела в один голос сотня здоровяков.

– Поздравляю вас, ребята!

– Рады стараться, ваше с-ство!

Раза три или четыре в день звонари на тяжелых куполах Исаакиевского собора набрасывали петлями на свои локти, колени, ступни и руки веревки от колоколов, и все громадные и маленькие колокола начинали гудеть и перезванивать – тридцать пять их – в диком, неистовом диссонансе:

– Тонг! Тонг! Тиинг! Тинг-а-танг-тонг! Бумм! Бом-тик-а-тинг-тингль-ингль-бумм! Танг-тонг-тинг-а-танкль-тонгль-бумм-танг-тингль-тик-тик-а-бом!

Мимо проходили сотни и тысячи новых рекрутов, все еще в своей крестьянской одежде, с большими номерами, помеченными мелом на их спинах. Им, казалось, не было конца. День за днем, неделю за неделей вливались они в Петроград, и вливали их так уже больше года, чтобы грубо втиснуть затем в военную форму, погрузить в бесконечные поезда и небрежно швырнуть на запад или юг, чтобы, истребив несметное число их, задавить ужасную германскую машину… И все-таки повсюду на улицах и по всей России я видел множество крепких мужчин, еще не призванных под знамена.

Москва, нежно именуемая всеми русскими «матушка Москва», столица умственной жизни и последняя твердыня старого великолепия варварской России.

Московские улицы узки, и ее городские стены теснятся одна над другой вокруг священной цитадели, которая повествует всю историю страны. Но биение пульса России, ее красная возрождающая кровь и поток перемен оставили Москву.

Однако, ее старинная и богатая торговля, которая в средние века в Европе сделала легендарными княжеских купцов-московитян, все еще растет. Сразу же бросается в глаза множество построек в стиле германской архитектуры.