«Вдоль обрыва, по-над пропастью...».

— Васёк, ну что уж, у меня вид босяка, что ли?

— Сейчас — точно босяка.

— Нет, ну я небритый, с похмелья... А ты знаешь, как за ней все в Москве увиваются... И Женя Евтушенко, и Вася Аксёнов — все запали на нее...

— И ты за компанию...

— Ну ладно, Васёчек, тебе все шуточки да хаханьки...

— Да нет, я не шучу. Просто не понимаю, ты говоришь — ничего не было, но чувствуешь — будет. Я и хочу понять — как это ты чувствуешь...

— Я не могу объяснить. Но вот если бы можно было тут же жениться на ней, я бы с ходу женился. У меня никогда такой уверенности и такого желания жениться не было. Ты же знаешь всех моих баб. И желания жениться ни разу не было. А тут — сразу...

— Но ты ведь ее совсем не знаешь! Может, она стервь какая... У нее же вроде трое сыновей, и все от разных мужей...

— А ты откуда знаешь?

— Где-то читал. Не помню.

— Ну и что? Это еще ни о чем не говорит.

— А как же твой роман с Татьяной?

— Это сейчас уже не важно. Ты лучше скажи, как быть?

— Откуда я знаю, как быть!..

— Васёчек, я же прилетел к тебе, чтоб ты мне сказал, как быть и что делать...

— И ты с этим летел ко мне? Думал, что я сразу твою беду руками разведу?

— Ну а кто, если не ты?

— Ну, Васёчек, ты слишком завышаешь мои возможности. Я со своими-то бабами разобраться не могу, а теперь еще и с твоими разбирайся...

— Ну а что у тебя-то с твоими?

— Ну как что? Моя Татьяна, та, с кем я был на Новый год у Вознесенского, меня не дождалась, то есть я, конечно, ей ничего не обещал, но, когда вот недавно прилетел в Москву, у нее уже кто-то был. Я опоздал. А какие она мне писала письма... Она же художница, рисовала свои грустные автопортреты и подписывала: «Так я грущу о тебе». А когда я приехал, оказалось, мой поезд ушел...

— Но ты, по-моему, быстро утешился?

— Да, Ниночка-Ниточка... Как она все время напевала — «между мной и тобой ниточка протянута»...

— Она же была в тот вечер, три года назад, когда я тебя провожал в Магадан?

— Да, она самая.

— Вот на каких надо жениться... Такие тебя всегда будут ждать.

— Но я совсем не собираюсь жениться. Что ты все про женитьбу? Сдалась она тебе.

— Потому что про Марину думаю.

— А что с Татьяной?

— Это, Васёчек, самое сложное. Тоже не знаю, как быть. Она, как кошка, чует, что что-то не так... Говорит на днях: «Вроде как не замечаешь меня». А я действительно не замечаю ее, да и никого вокруг — все думаю о Марине и ее одну мысленно вижу. Я и прилетел к тебе за советом — как быть?

— Как быть?.. Кабы знать... Угораздило же тебя... Н-да... А что Люся?

— Люсечка нормально, она у меня золото. Сейчас, правда, в панике, что я сорвался. Но знает, я покуролесю недельку-другую и завяжу — либо сам, либо через больницу...

— Как детишки?

— Мальчишек своих почти не вижу, а когда вижу... Знаешь, как трехлетний человечек смотрит в глаза?

— То есть?

— Он смотрит — как будто душу наизнанку выворачивает... Я их очень люблю, своих мальчишек, но бл...кая эта жизнь...

— Ладно, уже поздно, давай спать. Утро вечера мудренее...

— Но и в вечере что-то есть...

— И все-таки почему, Васёчек, ты решил, что у тебя с Мариной будет роман?

— Потому что я очень давно мечтал о ней, мечтал и встретил, а раз так, то обязательно что-то должно быть... Я в первый же вечер сказал, что давно люблю ее... А когда она улетела в Париж, написал ей песню... Завтра спою, сейчас глаза слипаются...

Мы замолчали. А я лежал и думал об услышанном, почему-то не придавая особого значения этой новости, ибо родилась она, насколько я мог понять, не до, а во время этого загула. А в такие периоды с Володей могло произойти все, что угодно, и прекращалось сразу же, как только прекращался и сам загул. Мне казалось, что и на сей раз с этой новоявленной любовью будет то же самое. Укрепил меня в этом предположении и довольно забавный эпизод.

На следующий день после дежурства по газете мне полагался выходной, и мы пошли бродить по Магадану. Я был в качестве гида, показывал районы, где когда-то находились лагеря, оставившие свои следы в перекошенных строениях барачного типа.

Проходя по центру города, мимо Главпочтамта, я сказал, что вот здесь получаю от него письма, которые он хоть и редко, но все же мне пишет...

— Васёчек, давай зайдем, — встрепенулся вдруг Володя.

— Зачем?

— Хочу позвонить Марине.

— Куда?

— В Париж.

— Ну и что ты ей скажешь? — продолжал допытываться я.

— Скажу, что люблю ее.

— Васёчек, она воспримет это как шутку. Почему же ты не позвонил ей из Москвы и не сказал об этом? Неужели для этого необходимо было прилетать в Магадан?

— Нет, ты не понимаешь, — пытался убедить меня Володя. — Я ей скажу, что вот я прилетел к тебе, мы здесь с тобой (я ей все о тебе рассказал, и она знает, какой у меня есть настоящий, замечательный друг) и говорим о ней, и ты мне сказал, что если я ее люблю, то надо, чтоб она об этом узнала, и чем раньше, тем лучше, и поэтому я решил ей немедленно позвонить, следуя твоему совету...

— Васёчек, не дури. Она поймет, что ты под хорошей банкой, и только посмеется над твоей выходкой.