Вдоль по памяти. Бирюзовое небо детства(СИ)

Почти каждый раз старая Домка возвращалась к рассказам о морском путешествии в Америку и обратно. В такие минуты я, примостившись на лежанке и свесив голову, внимательно слушал. Мне все время казалась, что, повествуя о путешествии на пароходе в Бразилию, Домка рассказывает о ком-то другом. В моей детской голове тогда никак не укладывалось, что эта, вся в черном, согбенная трудами и временем старая женщина, которую всё село привыкло видеть с мешком за плечами и старой кирзовой сумкой-жантой в руке, когда-то плыла на корабле, видела бескрайние океанские просторы, пережила не один шторм, дважды пересекала экватор.

Согревшись, Домка часто велела отцу:

- Никола! Налей килишок!

Крякнув, отец поднимался. Взяв со старого комода граненую, зеленоватого стекла, низенькую пузатую рюмку, вмещающую чуть больше стопки, шел в велику хату. Вскоре звякала широкая крышка трехведерной эмалированной кастрюли. Отец набирал самогон, зачёрпывая его рюмкой прямо из кастрюли. Притянув до щелчка клямки дверь, подавал рюмку Домке. Старуха тщательно вытирала мокрую ножку рюмки о щершавую сухую ладонь. Зачем-то понюхав повлажневшую ладонь, медленно выпивала водку. Выпив, ставила рюмку на припечек. Коротко потерев друг о друга ладони, пару минут сидела молча. Потом, опираясь на неизменную свою клюку, медленно поднималась. На предложение отца налить ещё рюмку либо взять с собой чекушку самогона домой, Домка молча отрицательно качала головой.

Когда Домка уходила, я спускался с лежанки и брал в руки глобус, подаренный мне Алешей. Под впечатлением недавнего рассказа Домки я садился на пароход в Одессе, плыл по Черному морю, проплывал через Босфор. Моё Мраморное море было совершенно прозрачным. Дно его было устлано розово-голубыми квадратными мраморными плитами, замысловатые узоры которых, несмотря на глубину, во всех подробностях были видны сквозь лазоревую воду.

Впервые в жизни мрамор я увидел у соседей. Одинокая небольшая квадратная мраморная плита лежала во времена моего раннего детства на припечке у Савчуков. На ней стоял, заправленный горящим древесным углём, тяжелый чугунный утюг. Люська, старшая дочь Савчука, снимала утюг с мраморной плиты и, поплевав на него, с усилием вытирала о тугой матерчатый валик, лежащий на краю стола. Затем принималась гладить, сшитое ею на заказ, платье. Очень нарядная, с неожиданными, переходящими друг в друга цветными разводами, мраморная плита Савчука была похожа на, заключенное в камень, море. По моему тогдашнему разумению, такое природное произведение искусства должно было висеть у Савчуков как картина на самой светлой стене большой комнаты.

Потом я долго плыл по Дарданеллам. На всём протяжении пролива, поражая своей сказочной таинственностью, то сближались, то отдалялись, одновременно видимые с парохода, противоположные берега. Мое воображение рисовало совершенно фантастические картины плывущих назад синих гор, изумрудной зелени лесов, среди которых высятся белоснежные дворцы с узкими и очень высокими ажурными разноцветными окнами.

Петр Андреевич, наш учитель, рассказывал, что сладкие ароматные мандарины, которые я пробовал только на Новый год, во множестве созревают на берегах Средиземного моря в диких рощах, как дикая горькая черешня, шиповник и фиолетовый тёрн у нас. А лавровый лист, который Домка продает высушенным по десятку в пакетике, в изобилии растет там на высоких лавровых кустарниках. Лавровые листья, говорил учитель, осенью никогда не желтеют и не опадают, как , похожая на них, сиреневая листва.

Петр Андреевич говорил, что перец растёт в Южной Америке. Я был убеждён, что перец Домка привезла с собой в мешке из самой Бразилии, где его полным полно, как зерна на колхозном току. Потом привезенный перец кончился и Домка стала покупать его в Черновицах подешевле и продавать в Елизаветовке подороже. Так Домка стала работать спекулянткой.