Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти (СИ)

Неспешно он шел по длинному коридору в учительскую. За ним журавлиной походкой на цыпочках крался долговязый Нянэк и, приставив к своим губам свитую заранее тонкую длинную трубочку из двойного листа тетради, тихо дул старому педагогу в лысый затылок. Тот, не оборачиваясь, отмахивался рукой у затылка, полагая, вероятно, что это муха, чем вызывал наше немое восхищение изобретательностью Нянэка.

Вернувшись домой из школы, я, захлебываясь от восторга, рассказал родителям о впечатлениях первого в жизни дня в храме науки. К моему глубокому огорчению, родители не разделили моего восхищения описанными событиями.

Более того, мой отец сделал первое и последнее отнюдь не "китайское" предупреждение о недопустимости аналогичных "изобретений" с моей стороны. Вовремя, так как в моей голове еще в школе вызревали более достойные проекты. Тогда же я сделал вывод, что родителям не обязательно все знать.

Должен был ранее сказать, что родился я в украинском селе Елизаветовка на севере Молдавии. Село было относительно молодым среди старых молдавских сел - Плоп, Цауля, Городища, Брайково, Сударки, и украинских - Мошан и Боросян. Возраст последнего по разным источникам около 600 лет. Как населенный пункт Елизаветовка сформировалась в 1898 году в результате переезда нескольких десятков семей сел Яскорунь (Заречанки) Летавы, Драганивки, Гукова и других сел Каменец-Подольской губернии. Название села было завещано Елизаветой Стамати, дочерью обедневшего плопского помещика.

При составлении договора на пользование землей переселенцам было поставлено условие, что село будет носить ее имя. Языком общения стал украинский язык, богато сдобренный польским, так как несколько семейств вели свое начало от поляков, густо населявших перечисленные села на правом берегу речки Жванчик, протекавшей на юг и впадавшей в Днестр двумя километрами ниже по течению от места слияния реки Збруч с тем же Днестром.

Обучение в школе до 1940 года велось на молдавском языке. Я не оговорился. С восемнадцатого по сороковой год, когда Бессарабия находилась в составе Румынии, издаваемые в Кишиневе и Яссах учебники назывались: Грамматика молдавского языка, молдавский язык и литература.

Мои родители, как и все остальные жители старшего поколения прекрасно знали разговорный молдавский язык. На свадьбах, крестинах и других сельских торжествах одинаково охотно пели и украинские и молдавские песни. С 1944 года после изгнания гитлеровцев обучение в школе велось уже на русском языке.

Направленные на работу из России и Украины учителя были настоящими подвижниками. Бедные, как все тогдашнее население, без жилья, ютившиеся по частным квартирам, часто жившие впроголодь, оторванные от насиженных мест, педагоги с большой буквы, формировали в детских умах и сердцах тягу к знаниям и, как писал Н.А.Некрасов, сеяли разумное, доброе, вечное. Они взрастили и воспитали целую плеяду молодых талантливых педагогов из местных детей. Они научили нас любить книгу, тянуться к знаниям без понукания, блата и взяток. Низкий поклон им и вечная память.

В послевоенные годы в школе сформировался оригинальный билингвизм. Уроки велись на литературном русском языке. Учителя терпеливо учили нас правильно говорить и писать. На переменах же, когда необузданная разновозрастная стая вываливалась во двор, все вопросы и споры решались на "елизаветовском" языке.

Я снова не оговорился. Используемый в селе язык невозможно было назвать украинским. Это была гремучая смесь украинских, русских, польских и изредка молдавских слов. Так и говорили в округе на разных: елизаветовском, боросянском, мошанском, марамоновском, гашпарском языках.

Учился я, по определению моей мамы, "таки нияк" (таки никак). Во мне не было усидчивости, добросовестности и ответственности при выполнении домашних заданий. С некоторыми моими соучениками домашние задания выполняли старшие братья и сестры. А самая способная в классе Нина Полевая многие часы добросовестно учила уроки. Убористым каллиграфическим, почти идеальным почерком она исписывала черновики, а затем и чистовики, особенно по чистописанию. Выговаривая за небрежно выполненное домашнее задание, мама не раз говорила, что черновики Нины достойнее моих чистовиков.

Я, по выражению родителей, успевал быстро нацарапать задания и переложить в портфель книги и тетради, приговаривая: это я знаю, это я знаю, это не завтра, а это не надо и так далее. Школа подчас была только силой необходимости, досадной помехой "обширным" интересам, "грандиозным" замыслам, роившимся с утра до глубокой ночи в моей мятежной голове, очень "важным" мыслям и буйным фантазиям, в которых я был всегда главным героем.

В результате, хотя я писал почти без ошибок, почерк на всю жизнь сформировался отвратительный, неровный. Перья "звездочки", которыми мы писали до седьмого класса включительно, почему-то постоянно спотыкались на ровной бумаге, разбрызгивая вокруг себя кляксы самых разных форм и размеров.