Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти (СИ)

В селе баба Явдоха исполняла должности повитухи и стряпухи. В конце сороковых в селе впервые открыли фельшерско-акушерский пункт. Потребность в повитухе сама собой отпала с приездом акушерки.

Перед Рождеством бабушку приглашали в селе для разделки забитых к празднику свиней, распределения мяса для жаркого, котлет, колбас и копченки.

-Дать раду мясам - говорила сама баба Явдоха.

Собиралась кровь, тщательно промывались толстые и тонкие кишки с выворотом наизнанку. За проделанную работу оплачивали натурой. В холщевой торбочке баба приносила домой круглый глиняный горшок с кровью, кавалок (кусок) сала, мяса, печень, почки, легкие. Из мелко нарезанных кусочков вареных легких и притомленного лука бабушка пекла изумительно ароматные и вкусные пирожки.

В летний период баба Явдоха была востребована как мазальщица глины. При строительстве новых домов "тянуть откосы", как наиболее ответственную часть обмазки, поручали бабе Явдохе.

Очнувшись от полудремы, я жадно съедал все, что было на тарелке с мягким, теплым и пахнувшим по-летнему кукурузой хлебом, который я ел только у бабушки. Хлеб в селе хозяйки пекли раз в восемь-десять дней. Через два-три дня хлеб становился черствым. Бабушка укладывала в большой глиняный горшок слегка увлажненные початки кукурузы, а сверху хлеб. Закрытый горшок ставили на припечек горящей печи. Через какое-то время хлеб становился свежим и сказочно вкусным.

Затем я самостоятельно зачерпывал и выпивал две, а то и три эмалированных кружки еще теплого густого компота из сушени (сухофруктов). Еще с лета дед с бабой Явдохой сушили тонко нарезанные яблоки, мелкие кисловатые груши, вишню. На небольшой лознице в теплом дыму сушили чернослив. Вся эта смесь долго вываривалась без сахара в почерневшем от времени и огня чугунке на краю печки.

После того, как я насыщался, в разговор вступал дед. Он серьезно и подробно расспрашивал, как я закончил четверть, видел ли я, идя на горб, его родного брата Ивана, сестру Зёньку (Зинаиду), Карпа, коваля Прокопия.

На улице давно стемнело. Носки и портянки высохли. Сапоги, хоть и оставались влажными, были приятно теплыми. Я обувался, одевался и с сожалением покидал низенький дом деда под соломенной крышей. Свои сани я оставлял под сараем до конца каникул.

Шел домой не спеша, с наслаждением вдыхая морозный воздух с едва уловимым запахом, сжигаемой в печах, горелой соломы. Периодически отстреливался снежками от собак, лаявших на меня из-за заборов.

Придя домой, раздевался. Каждый раз меня встречал один и тот же вопрос мамы:

- Где тебя носило? Все нормальные дети уже давно прошли!

- Ждал, когда баба приготовит и вытащит из печки еду.

- А дома, что, кушать нечего?

Мама придирчиво ощупывала мои носки, портянки, сапоги и ноги. Удовлетворенная, располагала носки и портянки на теплой лежанке досыхать до следующего утра. Сапоги сушили в глубокой, расположенной между печкой и стеной щели под лежанкой.

В последующие дни происходящее на склонах горба напоминало массовый психоз. К катающейся ребятне присоединялась старшеклассники, сельская молодежь. Приходили молодые родители, привозящие в санках своих маленьких чад. Горб в те дни напоминал беспокойный муравейник.

В первые новогодние дни, чаще всего в воскресенье, тяжело взбирался на горб Мишка. Это был небритый, вечно полупьяный мужик сорока лет, отличавшийся огромной жизнерадостностью. Его всегда тянуло в компании молодежи, а то и ребятни, туда, где было шумно и весело. То, что дома его ждали болезненная жена и малолетняя дочка, его волновало мало.

Мишка ходил на свадьбы и другие сельские праздники, даже если его не приглашали. Как только начинала играть музыка, он без устали танцевал один, как говорили в селе - сам с собой. Достигнув вершины, Мишка приставал ко всем с просьбой скатиться с горы.

Из года в год повторялась одна и та же история. Заставив себя долго упрашивать, его племянники, наконец, соглашались. Усадив Мишку ногами вперед, разгонялись и коварно направляли санки с родным дядей в направлении кротовых холмиков, прикрытых снегом. Не имея возможности рулить, Мишка мчался вниз по склону, как неуправляемый снаряд. Достигнув холмиков, санки начинали вилять и тут же опрокидывались.

Мишка летел дальше по склону кубарем, широко раскидывая руки и ноги. На горбу долго не утихал восторженный визг детворы, смех, переходящий в стоны. Покувыркавшись, Мишка некоторое время лежал неподвижно, затем поднимался, находил шапку и, не отряхивая снег, брел к селу, размахивая руками и рассуждая вслух. Племянники начинали спорить, кому спускаться за санками.

Лыжи в то время были большой редкостью, но находчивость ребятни не знала пределов. Брали клепки от старых дубовых бочек, посередине гвоздями прибивали в виде полудуг отрезки старых вожжей, выпрошенных на колхозной конюшне, и лыжи готовы.