Вдоль по радуге, Или приключения Печенюшкина

Тилли прибегала к ним иногда, босоногая, в белом летящем платьице, неся то корзиночку душистой земляники с лесных, прогретых июльским солнцем откосов, то охапку диких побегов черемши, то несколько прутиков с нанизанными Сушеными лисичками — любимым лакомством домовых. Сияли ее зеленые глаза, пряди легких волос цвета спелой соломы закрывали лицо под свежим ветром с реки. Тилли смеялась, отбрасывала волосы назад, сверкая влажными белыми, как молоко, зубами.

И вдруг Ляпусу почудилось, что все это — для него одного. Для него светит солнце, поют птицы, веет речной ветер и растут оранжевые Лисички в темном дальнем бору. К нему приходит юная фея с пучком дикой черемши, ему улыбается, разговаривает с ним. Остальные не в счет. Да и кто они? Диковатые некультурные домовые с негнущимися ладонями, надевающие обувь только по праздникам.

То ли дело он — Ляпус! Он всегда ходит в мягких красных сапожках, горным маслом протирает руки, чтобы не загрубели, и каждые десять дней причесывается. Видно, Тилли стесняется показать, что ходит сюда ради него, вот и делит гостинцы на всех, шутит и смеется со всеми.

Несколько дней Ляпус думал — как теперь быть? И, наконец, когда фея опять прибежала в гости к домовым — на этот раз с корзинкой сладких лесных орехов, — он незаметно сунул в ее кармашек записку. Вот что в ней было.

«Тилли! В прошлую среду я влюбился в тебя и понял, что ты тоже меня любишь. Больше не ходи к остальным домовым. Зачем они нам? У них на всех один носовой платок размером с простыню, а Мохнатик и вовсе сморкается на траву. А у меня есть даже зубная щетка, и по пятницам я всегда чищу зубы.

Приходи завтра вечером ко мне в гости. Дом мой узнать легко. Он весь серый, а ставни бурые, и один ставень наполовину оторвался. А возле крыльца растет большой куст пыльной колючки. Мы с тобой будем пить чай, есть конфеты, а потом гулять по берегу красавицы Помидорки. Очень жду. Твой до посинения Ляпус!» Это было первое письмо, которое маленький домовой написал в своей жизни. Может, что-то получилось и не так, но сам Ляпус, перечитав его, остался доволен. В этот день он вернулся домой раньше обычного и стал готовиться к приходу любимой. Ляпус подмел пол, вытер пыль, задвинул поглубже под кровать грязные носки и перевернул скатерть на столе на другую сторону.

Он вымыл старинную синюю вазу — единственную красивую вещь в доме, оставшуюся от прабабки-ведьмы, налил в нее воды и поставил свежие цветы гуарама. Потом сел ждать…

Солнце опустилось на том берегу и ушло за горизонт, сумерки окутали землю, и Ляпус окончательно понял, что его фея не придет. В волнении он выскочил из дома и побежал вдоль берега Помидорки до самого Хрустального ручья, надеясь где-нибудь по дороге встретить Тилли. Однако же на всякий случай Ляпус не погасил свет и дверь домика оставил открытой. Вдосталь набродившись по влажной остывающей траве, он вернулся домой злой и разочарованный. Домовой поднялся на крыльцо и с последней искоркой надежды заглянул в комнату. Что же он увидел!

У стола, мешком обвисая в кресле, сидел шепелявый водяной Глупус, известный всем обитателям устья Помидорки как невероятный нахал и зануда. Водяной поглощал конфеты, чавкая и бурля животом. После каждой пригоршни конфет он подносил чайник к губам и со свистом отсасывал хорошую порцию чая.

Увидев Ляпуса, он нисколько не смутился, а сделал вместо этого лапой приветственный жест.

— Ты, Ляпус, молодес, — проговорил, сопя, водяной. — Сяй у тебя сладкий, конфеты вкусные. Хвалю!

Глупус, кроме прочего, знаменит был еще и как задира. Поэтому трусоватый Ляпус не стал ругаться, присел тоскливо на краешек дивана, ожидая, когда нежданный гость уйдет. А водяной доедал конфеты и бахвалился:

— Думаес, Глупус — знасит дулак? — Ляпус вежливо затряс головой, изображая несогласие. — Плавильно! Глупусы — сталинная фамилия. На подводном языке Глу-Пус знасит — Совелсенно Зеленый Водяной Олел!

— Кто-кто? — переспросил, не расслышав, Ляпус. — Водяной Осел?

— Это кто осел?! — завопил Глупус. — Это я осел? Это ты осел! Ух, я тебе сейсяс!

Он выхватил цветы из вазы, швырнул их на пол, воду из-под цветов выплеснул себе в пасть, звонко икнул и, потрясая вазой, как дубинкой, двинулся на несчастного домового, отрезая его от двери.

— Стой! — в ужасе закричал Ляпус. — Стой! Слушай меня! Стой! Не трогать!

Вдруг случилось небывалое. Водяной застыл, как столб, потом осторожно поставил вазу на пол и медленно рухнул перед Ляпусом на колени. Он уставился на хозяина дома, растягивая лягушачий рот в бессмысленной ухмылке, причем в круглых глазах Глупуса пылал чистый огонь преданности и восторга.

Ляпусу все стало ясно: хулиган сошел с ума. Пока он присмирел, надо бежать и прятаться в зарослях. Если в нормальном состоянии водяной был скандалистом и забиякой, так чего же можно ждать от буйного психа! Да он весь дом переломает по бревнышку. Надо убегать! Вот только вазу жаль. Красивая ваза, старинная, память единственная о прабабке. На солнце огнем горит.