Вдоль по радуге

Грег заказал отбивные с кровью. Хищник. Просто, незамысловато, недвусмысленно связано с убийством. Выбор волка. Кэтрин вспомнила свои сны и заерзала на стуле.

— А откуда знаешь, что там именно так? — вернулся он к разговору, прерванному официантом. — Я имею в виду Швейцарию.

— Просто чувствую. По атмосфере, наверное. А ты много путешествовал?

— Не очень. Не так много, как мне хотелось бы. Я видел гораздо меньше того, что хотел бы увидеть в этой жизни.

Кэтрин кивнула:

— Понимаю. Я недавно поняла, что жизнь пройдет, и скорее рано, чем поздно, и что мое время очень и очень конечно. И что я столько всего не успею…

— Ты еще очень молода, поверь мне.

— Брось, ты заговорил, как умудренный опытом старец.

— Старец не старец, а опыта у меня достаточно.

— Ты не намного старше меня.

— Мое воспитание не позволит мне спросить, сколько тебе лет, но сегодня, увидев Тома, я очень удивился.

— Чему?

— Что ты родила в шестнадцать.

— А я вообще не рожала, — ответила Кэтрин без улыбки.

Повисла пауза. Грег сдвинул брови. Кэтрин могла видеть по его лицу, с какой скоростью несся у него в голове поток мыслей, и скорость эта впечатляла.

— Приемный? — спросил он в конце концов.

Она кивнула. Она не совсем понимала, зачем рассказала ему, но… Наверное, потому, что захотелось. Она давно ни с кем не разговаривала по душам. Кэтрин поняла, что больше не хочет сдерживаться, не хочет запирать собственную душу в себе на ключ, не хочет быть рекой подо льдом, хочет быть живой, и открытой, и резкой, и веселой, и злой — всякой, чтобы при этом оставаться собой…

— Прости, я не хотел причинить тебе боль, — медленно проговорил Грег.

— А ты ни в чем не виноват, и вообще я не об этом.

В глазах у Кэтрин стояли слезы, слезы боли, радости, освобождения, гнева… Слезы всех ярких чувств, которые когда-то она не выплакала. Она весело, дерзко тряхнула головой — необычный для нее жест, но такой… настоящий.

— Ты совсем другая.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты совсем не похожа на ту женщину, которой кажешься с первого взгляда.

— А какой я кажусь с первого взгляда?

— Сдержанной, строгой, замкнутой, спокойной и холодной, как стальной стержень. И при этом ломкой, как тонкая льдинка. Но это все — неживые предметы, я не хочу даже сравнивать тебя настоящую с ними.

— Сравни с чем-нибудь еще, — предложила Кэтрин с улыбкой.

Грег заметил, что, когда женщины кокетничают, они как будто поддевают мужчину острыми крючками, подкалывают, иногда весьма чувствительно. Или приглашают к чему-то «ну о-очень неприличному». А Кэтрин этой улыбкой тоже приглашала, но только… на праздник или на увеселительную прогулку.

— Ну, я думаю, сравнение со стихией подойдет. Она очень красивая, и у нее есть душа, что бы кто ни говорил.

Кэтрин улыбнулась так тепло, что как будто сама испугалась этой улыбки.

— Ты похожа на ветер. На ветер с дождем. Когда над равниной идет дождь, и ветер гонит его, колышет, как занавесь из струй. И на облака, которые быстро-быстро бегут по небу, подсвеченные солнцем. И на рассвет над морем, когда на лазурном небе розоватые облака, а вода в лучах солнца — как жидкое золото.

— Ты пишешь стихи?

— Нет.

— А ведь мог бы.

— Я не очень люблю стихи. Я люблю, когда женщина красивая. Предпочитаю красоту в такой форме.

— Почему?

— Ею можно обладать.

Если бы из-под Кэтрин внезапно выдернули стул, она чувствовала бы себя примерно так же.

— Я сказал что-то не то? — спросил Грег.

— Для вас, мужчин, обладание — это так важно?

— Как и для вас, женщин, принадлежность. Когда мужчина чувствует, что у него есть кто-то, за кого он отвечает, кого ему нужно защищать и оберегать, у него есть смысл жизни. Когда женщина чувствует, что она принадлежит кому-то, что он защищает ее, она может расслабиться и заниматься своими делами спокойно: рожать детей, хранить очаг…

— Тебя послушать — становится непонятно, почему мы ушли из каменного века. Неужели ты думаешь, что женские обязанности сводятся к тому, чтобы сидеть дома и воспитывать детей?

— Ты передергиваешь. Я ничего такого не говорил.

— Но…

— Я сказал — заниматься своими делами. Включая все остальное, будь то посещение солярия или написание диссертации по энтомологии. Но дети — это главное. Или ты со мной не согласна?

Кэтрин казалось, что от ее молчания у нее самой вот-вот лопнут барабанные перепонки. Она смотрела в тарелку, словно пыталась оживить взглядом кусок отбивной.

Проскользнула несвязанная с разговором мысль: а ведь вкусно. Есть простое мясо с кровью — вкусно и приятно, и никаких тебе угрызений совести. И как только Дэвиду удалось сделать из нее травоядное? Косуля, ничего не скажешь…

Грег воспринял ее сосредоточенное молчание как немой протест.

— Откуда же тогда появляются приемные дети? Почему их кто-то берет и воспитывает как своих? И любит?

— А ты жестокий. — Она посмотрела на него исподлобья.

— Да. Иначе я не смог бы делать свою работу.

— А тебе самому есть кого защищать? Смысл жизни у тебя есть? — спросила она, прищурившись.

— Я защищаю правду. Закон. Всех.

— Значит, никого.

Грег поставил бокал с вином на стол так, словно хотел вдавить его в столешницу.

— Квиты!