Вдова

Вот когда узнала Даша, что это такое — стройка. Вот когда поняла — за что они даются, лишние граммы хлеба по ударной карточке. Бывали у Даши минуты слабости, с досадой думала: «На свою глупость жалобы не подашь. Кто неволил на стройке оставаться?» Но глядела на тоненькую Ольгу с заиндевевшими бровями, на синеглазую Алену в мужских подшитых валенках, на других девчат, без жалоб исполнявших тяжкую работу, и стыдилась своих мыслей.

Рядом с Дашей работает Настя Золотова, полная, румяная и веселая. Зубы у нее ровные да белые — хоть за деньги показывай. Иной раз уморятся девчата, руки болят, коленки подгибаются — ну, кончились силушки, ни у себя взять, ни у чужих занять. А Настя вдруг распрямится да как выдаст частушку:

Ох, канава, ты, канава,

Кой же черт тебя копал?

Шел миленок на свиданье,

Головой туда попал.

Голос у Насти резкий, далеко слышен. Лопата торчком стоит вместо кавалера, и, придерживая ее рукой, Настя, приплясывая, делает на месте круг.

Грабари смеются:

— Ну, девка...

— С этакой девкой на холоду спать — не замерзнешь...

— Стану я на твои старые кости тепло тратить! — кричит Настя мужику.

Девчата поддерживают озорницу дружным хохотом. А после смеха — кто не знает — любая работа становится податливей. Охи силу губят, а смех родит.

По котловану, опасливо сторонясь тачек, которые бойко катят землекопы по деревянному настилу, идет деваха в длинной юбке, в овчинном полушубке и с котомкой за плечами. Остановившись возле Даши, она робко трогает ее за плечо.

— Не знаешь, девка, где мне Дору Медведеву отыскать?

— А вон,— говорит Даша,— вон она кувалдой лупит.

Деваха не смеет прервать работу бригадирши и ждет, скрестив на животе руки. Но как раз гулкие удары железа о подвешенный рельс заглушают скрип тачек, скрежет лопат и удары кувалды, возвещая перерыв на обед. Дора, оставив работу, командует:

— Шабаш, девчата. Пошли щи хлебать! — И замечает гостью: — Ты — кто?

— Люба Астахова, — говорит деваха. — Завод строить приехала. Заместо Глашки. Глашка Мохова из вашей бригады убегла, так я буду.

— Вон как. Вы из одной деревни, что ль?

— Из одной. Из Поповки мы. Петя Сирота сильно опечалился, что Глашка сбежала. Это наш комсомольский секретарь, пятеро у нас в Поповке комсомольцев. Глафира не комсомолка, а на стройку сама просилась. Обещала работать знатно и в комсомол вступить. А сама вишь как. Опозорила Поповку. Петя так ей и сказал: опозорила ты нашу Поповку. И надо кому-то ехать, доказать, что не все в Поповке такие слабодушные.

— Тебя, стало быть, выбрали, — насмешливо проговорила Марфа.

— Меня, — серьезно подтвердила Люба. — Не выбрали, а сама я. Мама не отпускала меня. Я — на телегу, а она меня с телеги тянет. Я — на телегу, а она с телеги...

— Мать слушаться — так и просидишь весь век у ней возле юбки, — сказала Настя.

— Некому больше, — повторила Люба и улыбнулась застенчиво.

— Ну, пойдем с нами в столовку, — сказала Дора. — Ложкой работать научим, а лопатой сама приноровишься.

По вечерам Фрося и Ольга за большим столом маялись над уроками. Фросе Алена на скамью подкладывала свернутый ватник, чтоб было повыше.

— Решила задачку? — спрашивала Фрося, оторвав взгляд от тетрадки.

— Нет, — серьезно отвечала Ольга. — У меня алгебра. Буквы путаю. — И вполголоса про себя шептала: «Бэ навыворот — это дэ»...

Фрося училась в первом классе. Ольга готовилась сдавать экзамены за семилетку экстерном. Наум Нечаев сам принес ей учебники — у него мать работала в школе, математику преподавала. И велел приходить к нему в комитет комсомола, спрашивать, что непонятно. Ольга сперва совестилась докучать комсомольскому секретарю математическими вопросами, но скоро привыкла и засиживалась у Наума подолгу. Марфа по этому случаю высказывала смелые догадки:

— Небось, с губ на губы науку-то передает?

Марфа без ботинок, в шерстяных носках сидит на топчане, плетет подзор. Быстро работает крючком, словно к свадьбе торопится. Может, и к свадьбе, да не к своей. Кончить бы к воскресенью, продать, а чулки купить. Вовсе изодрались чулки, уж штопать нечего, дыра на дыре.

Даша накинула поверх одеяла на ноги ватник, лежит, подогнув коленки и закрыв глаза. Грезится ей родная Леоновка, ива над речкой, новый сруб на краю деревни.

«Сруб я начал ставить, колхоз дал лесу, дед Родион мне помогает. А один день браг твой Егор взялся ошкуривать бревна и работал с утра дотемна...»

Слова письма, прочитанного столько раз, что Даша помнит их наизусть, опять нижутся перед глазами в неровные карандашные строчки.

«Пахать нынче выедем на лошадях и тракторами, МТС получила восемь тракторов, просился я на курсы трактористов, да Хомутов не отпустил. На трактористов, говорит, парнишек обучим, а ты кандидат в партию, тебя бригадиром оставим. Мотаюсь с утра до ночи. Такие есть люди, что с колхоза норовят кусок урвать, а заботы никакой не имеют. Прошка Шумилин взял коня в город съездить, а приехал и забыл животную обиходить, конь сутки целые стоял некормленый, непоеный. Своего бы ни в коем разе так без призору не оставил, а об колхозном ума нету позаботиться...»