Вдова

Василий погладил Дашу по голове. Как-то по-новому погладил, спокойно, по-родному. Заботливо спросил:

— Ты не горюнишься?

— Нет, — сказала Даша. — Бабка Аксинья не спит небось. Ждет меня.

— Догадается, что со мной ты.

— Совестно перед ней.

— Кабы мы для баловства, так было бы совестно. А у нас любовь. Навек я тебе поклялся, Даша, и клятву мою только смерть порушит. Веришь ли?

Василий приподнялся на локте, заглянул Даше в лицо.

— Верю, — сказала она.

И опять долго молчали. Василий закинул свободную руку под голову, глядел вверх.

— Хорошо как под звездами, век бы без крыши жил.

— Без крыши не проживешь, — возразила Даша.

— Скоро накроем дом, будет у нас крыша. В потолке крюк для зыбки сделаем. Сделаем, что ли, крюк?

— Не знаю, — сказала Даша.

Из тьмы вдруг пахнуло на нее духом сырого дерева. И не ко времени представилось, как старик Родион строгал во дворе доски на материн гроб. Строгал и прилаживал по мерке, желтые стружки бились у него под ногами, и вот так же пахло деревом. Нехорошо как — в первую ночь с Василием гроб вспомнился. Не к добру. Помру, что ли, скоро? Или с ним что... Нет. Нет! Пусть уж со мной, чем с ним.

Даша вытянула руку, в темноте провела по полу. Мелкие щепки и стружки зашуршали у ней под рукой. Вот отчего пахнет деревом. Дело ли — комсомолке в приметы верить?

— Завтра в сельсовет сходим, распишемся, — сказал Василий.

Первая осень замужества запомнилась Даше широким и ровным картофельным полем за Плавой, кучными облаками на просторном деревенском небе, прощальными криками журавлей. Даша в женской бригаде убирала картошку. Убирала вручную, мозоли не сходили с рук, но после стройки работа не казалась Даше тяжелой.

Она вспоминала, как рыла траншеи и котлованы. Земля — что камень. И клином ее отбиваешь, и кайлой, и колом где колупнешь... А тут лопата сама идет в землю, чуть только ногой придавишь. Вишь, куст какой богатый попался, картошки — как поросята.

Даша с Василием жили у Матвеевны. Дом все не удавалось достроить, лесу не было и стекла. В начале зимы Хомутов выписал тесу, и Василий собирался было крыть крышу, но председатель велел ему прежде съездить в райцентр во главе красного обоза с хлебом.

— Чугунок купи в райцентре, — попросила Даша, — у нас чугунок вовсе прохудился.

За обедом Василий еще про одно дело вспомнил.

— В райком партии зачем-то вызывают. Хомутов сказал — звонили, велели зайти. Два, говорит, дела справишь: и хлеб сдашь, и в райком сходишь.

— А зачем — не сказал?

— Не сказал. То ли не захотел сказать, то ли сам не знает.

Красный обоз с хлебом для государства отправился из Леоновки чуть свет. Десять лошадей с розвальнями, груженными зерном, в струнку стояли друг за другом. На каждых розвальнях сбоку был укреплен флаг, а дуги обвиты красными лентами, как на свадьбе. У переднего вороного коня ленты и в гриву были вплетены.

Даша вышла проводить Василия. Полдеревни, если не больше, сошлось у правления провожать обоз. Хомутов стоял на крыльце в кавалерийском полушубке, который сохранился у него еще с гражданской войны, в сдвинутой на затылок старой шапке.

— Готовы? — спросил зычным голосом.

— Все на месте, — сказал Василий. — Можно ехать.

От передних саней, где он стоял, держа в руках вожжи, поглядел на Дашу. Она кивнула ему. Василий сел на мешки, тронул вожжи. Полозья заскрипели. Одна лошадь в середине обоза куражилась, не хотела идти. Возница огрел ее кнутом. Не помогло. Соскочив с саней, парень потянул за повод. Капризница поняла, что придется покориться, скорым шагом нагнала оторвавшийся авангард обоза.

Даше без Василия сделалось тоскливо. То год жила — ничего, а теперь два дня не знала, как скоротать. Чтоб скорей время шло, старалась заняться делом. Пол вымыла. Печку побелила. Взялась вязать Василию шерстяные носки. Вечером Матвеевна наладилась было корову доить, Даша потянула у ней из рук подойник.

— Дай, Матвеевна, я подою.

Корова у Матвеевны была старая и смирная. Даша сидела, прислонившись лбом к выпуклому, жесткому коровьему боку, проворно двигала пальцами. Молочные струйки с чистым звоном цвиркали о ведро.

«Вот ведь как душа с душой смыкается, — думала Даша, — и день без Васи нерадостен, и ночь немила».

Ей пришлось провести без Василия не одну, а две ночи. Вторую Даша почти не спала, прислушивалась, не заскрипит ли снег под ногами Василия. Не скрипел снег. Только Матвеевна переливчато храпела на печи.

Перед утром Даша заснула. И не слыхала, как вошел Василий. Проснулась, когда сел на кровать у нее в ногах. В избу пробивался слабый свет, окошки казались сиреневыми.

— Приехал! — обрадовалась Даша.

Василий сидел одетый, в шарфе, в шапке, только полушубок тут же, у кровати, сбросил на пол.

— Что ж не раздеваешься? — спросила Даша. — Намерзся небось?

— Намерзся, — хрипло сказал Василий.

— Да ты никак простудился? — встревожилась Даша.

— Нет. На стройку меня направляют, Даша.

Она растерянно села на постели.

— Кто направляет, Вася? На какую стройку?

— Три на выбор назвали. Я попросился на твою. В Серебровск.

— А дом? Ведь малость не достроили дом. Откажись, Вася! И деньги у нас на корову собраны...