Вдова

Дарья гладила Нюрку по голове, пыталась оторвать от себя, но Нюрка крепко сцепилась руками, казалось, вовек не отстанет теперь от матери. Митя стоял чуть поодаль, повзрослевший и серьезный, большими, голубыми, как у отца, глазами глядел на Дарью. Он ни о чем не спрашивал, но во взгляде его и во всей напряженно-застывшей фигурке чудился Дарье невысказанный вопрос.

— Умерла Варя, — сказала Дарья на немой Митин вопрос.

Сын не шевельнулся, только потупил глаза, спрятав чистую их голубизну под пушистыми ресницами.

— Отпусти, Нюра, мать, — строго проговорила Люба, — вишь, умаялась она с дороги...

Дарья огляделась. Кухня была просторна, с некрашеным, выскобленным полом, и Дарье на миг показалось, что не на окраине сибирского города очутилась она, а в своей избе, в Леоновке. Но только полом и походил дом на леоновскую избу. Русской печи тут не было — плита с кирпичной стенкой-обогревателем стояла почти посередине, а по обе стороны от нее висели ситцевые занавески, прикрывая вход в комнаты. Кружочков не оказалось на плите, и верх был не сплошной, а из железных полосок, в щелки между полосками весело просвечивал огонь. Чайник кипел на плите, фыркая из носика паром. Уютно, тепло, хорошо показалось Дарье в маленьком домике после вагонной маяты, после долгого мотания по городу в поиске ребят.

Люба приготовила заваруху — кисель из пшеничной муки, деликатес военного времени. У нее даже кусочек сливочного масла отыскался.

— Нарочно от пайка спрятала — к твоему приезду берегла.

Ели горячую заваруху с маслом, пили чай с сахаром. Ребята оживились от сытной еды, от того, что мать рядом, трещали наперебой.

— Мама, а ты через Обь днем ехала?

— Нет, Нюра, ночью.

— А мы — днем. Такая огромная река — как море. Только вся замерзлая. Тетя Дора нарочно дверь отодвинула, чтобы все поглядели.

— Я в школу бегаю, — говорил Митя. — Вчера задачу самый первый решил.

— Молодец, что первый, — одобрила Дарья. — Кто в хвосте плетется — недотепой вырастет.

— Больно надо: недотепой, — с презрением заметил Митя. — Я красноармейцем стану, с фашистами буду воевать.

— Вот фашисты не дождались, покуда ты вырастешь, — засмеялась Люба.

Дарья заметила, что она с ребятами добра, и ребята ее слушаются, и здоровы, и одеты чисто. «Как за своими ходит», — с теплым, ласковым чувством подумала Дарья. А вслух сказала:

— Словно сестра ты мне, Люба. Еще и сестра-то не всякая так ребят обиходит, как ты...

Люба зарделась от приветного слова.

Она налила в эмалированный тазик воды, мыла тарелки и рассказывала о житье-бытье.

— Повезло нам, Даша: хозяйка хорошая попалась. Двое у нее на фронте, муж и сын. Некоторые злобятся на эвакуированных: понаехали тут, самим житье несладкое, еще приезжих надо в дом пускать. А наша чужую беду понимает. Одну кровать мне отдала. Ты теперь на ней будешь с Нюркой спать, а я на диване устроюсь. Митя вот тут, на сундуке, спит... Проживем. Хозяйка на дровяном складе работает, дров вволю достает, тепло.

— А наши-то где работают?

— Оборудование пока сгружали да брезентами укутывали. А теперь, говорят, бараки будем строить под склады. Завод тут ставить не собираются, а чуть немца отгонят — назад поедем. Рабочих на другие заводы посылают, на действующие. Дора с Настей согласились ехать, а я тебя дожидалась. Как ты, так и я, будем уж вместе держаться.

— Боюсь я с ребятами опять в дорогу пускаться.

— И не поедем! — подхватила Люба. — Здесь тоже кому-то надо работать. Под крышей, конечно, легче, да нам не привыкать...

— Мама, — сказала Нюрка, — а Варя как — совсем умерла?

— Совсем.

— И в землю ее закопали?

— Похоронила. Нету нашей Вари... Не знаю, как и написать Василию.

— А ты не пиши, — посоветовала Люба. — У него своих, фронтовых бед хватает. Воротится, тогда скажешь.

— Не могу я ему врать...

— Смоги! Снег скрипит. Видно, Ульяна идет. Хозяйку нашу Ульяной звать.

Дарью неприятно покоробило слово «хозяйка». Привыкла в своей квартире сама хозяйкой быть, а теперь придется на каждый шаг позволения спрашивать. И против воли приветливая и словно бы виноватая улыбка тронула Дашины губы, едва Ульяна вошла в дом.

— Здравствуй, — сказала Ульяна. — Приехала?

Голос ее показался Дарье суров.

— Добралась.

— Вылечили дочку?

— Не сумели. Померла.

— С горем, значит, приехала.

Ульяна скинула полушубок, размотала с головы суконную шаль. Была она среднего роста, полногрудая, моложавая. Дарья подивилась про себя: сын на фронте, а у самой — ни единой морщиночки на лице.

Дарья с дороги рано легла спать. Нюрка тут же пристроилась у нее под боком, руку закинула матери на грудь. Митя в кухне стихотворение учил в полголоса.