Вдова

– Что вы думаете, Глен, насчет предпринятой полицией тактики?

Тут какой-то прохожий выкрикивает:

– Молодец, дружище!

Глен улыбается в ответ – и такой снимок на следующий день наверняка появится во всех газетах.

Между фоторепортерами ко мне просовывается чья-то рука и вручает открытку. На ней написано: «Поздравляем!», и изображена бутылка шампанского с выскакивающей пробкой. Пытаюсь выяснить, кому принадлежит эта рука, однако ее тут же поглощает толпа, и я, быстро сунув открытку себе в сумочку, двигаюсь куда-то рядом с Томом и Гленом в окружении небольшой охраны. Пресса тоже перемещается за нами – точно пчелиный рой в каком-то мультике.

Возвращение домой ясно дает нам отведать того, что теперь нас ждет. Журналисты и фотографы перекрывают проход к такси, что поймал для нас Том, и мы не можем продвинуться ни на шаг. Толпящиеся люди толкают друг друга и заодно нас, выкрикивают нам в лицо какие-то глупые вопросы, раскачивают перед нами камерами. Глен крепко берет меня за руку и резко прорывается сквозь толчею, утягивая за собой. Том придерживает дверцу такси, и мы быстро плюхаемся на заднее сиденье.

Камеры мигом облепляют окна машины, вспыхивая и брякая металлом по стеклу. Мы же просто тихо сидим внутри, точно рыбы в аквариуме. Таксист заметно нервничает, но в целом зрелище ему, похоже, нравится.

– Черт бы их побрал! – беззлобно ворчит он. – Вот же цирк устроили.

Журналисты, не унимаясь, все выкрикивают:

– Как чувствует себя человек, вышедший на волю, Глен?

– Что бы вы сказали матери Беллы?

– Обвиняете ли вы в чем-то полицейских?

Естественно, он еще как их обвиняет! Глен тут же взвинчивается: мол, столько унижений из-за них перенес, с их дурацкими пижамками.

Странно, что он вообще способен об этом думать, когда его обвиняли в убийстве маленькой девочки, – и все же мысль о том, чтобы расквитаться с полицией, явно становится его новой аддикцией.

Глава 28

Среда 2 апреля 2008 года

Вдова

Меня все время разбирало любопытство: что я почувствую, если раскрою-таки секрет? Порой я начинаю грезить об этом и почти даже слышу, как говорю кому-то: «А знаете, мой муж видел Беллу в тот день, когда она пропала». И ощущаю почти физическое раскрепощение, мне словно кровь ударяет в голову, и я готова на что угодно.

Но я ведь не могу этого сделать. Я виновна не меньше, чем он. Какое это странное чувство, когда прячешь тайну! Будто у меня внутри тяжело ворочается какой-то камень, и всякий раз, как я об этом думаю, мне становится нехорошо. Моя подружка Лайза так описывала свои ощущения, когда была беременной: дитя толкалось в животе, словно пытаясь расчистить себе место, норовя заполнить собою все ее нутро. Вот так же и мой секрет. Когда от него меня распирает слишком сильно, я на какое-то время переключаюсь на «Джинни», делая вид, будто тайна эта принадлежит не мне, а кому-то другому.

Впрочем, это нисколько не помогало, когда во время следствия меня допрашивал Боб Спаркс. Все тело у меня охватывало жаром, лицо краснело, а лоб покрывался капельками пота.

Боб Спаркс без труда проникал во все мои измышления. Первый раз это случилось, когда он спросил:

– Так что, говорите, вы делали в тот день, когда пропала Белла Эллиот?

Я невольно задышала чаще, но попыталась как-то выровнять дыхание, взять под контроль. И тут мне изменил собственный голос. Он превратился в какой-то сдавленный писк, так что я резким залпом выдала полпредложения, вторую половину просто проглотив. Мое тело предательски показывало, что я лгу.

– А, с утра – на работе, вы же знаете. У меня на тот день было два мелирования, – ответила я, надеясь, что правдоподобность моего вранья сумеет его убедить. В конце концов, я действительно в тот день ходила на работу.

И так вот раз за разом. Точно как в суде: принято, принято, отклонено, отклонено… Вроде бы должно становиться легче, однако этого не происходит, поскольку каждая новая ложь кажется все кислее и жестче, точно незрелое яблоко. И на зуб не поддается, и во рту першит.

Причем, как ни странно, самая простенькая ложь оказывается самой трудной. Та, что покрупнее, легко слетает с языка: «Глен? А, так он ушел из банка, потому что у него были совсем другие в жизни планы. Он хочет создать собственную транспортную компанию. Хочет быть самому себе хозяином». Вот и все – легко и просто.

А вот мелкое вранье – типа «Я не смогу пойти с тобой выпить кофе, потому что мне надо ехать к маме», – словно застревает в глотке, заставляя запинаться и краснеть. Лайза поначалу этого как будто не замечала, а если и замечала, то у нее хорошо получалось это скрывать.

Теперь все мы стали жить по-добрососедски с моим враньем.

В детстве, надо сказать, я никогда не была лгуньей. Мама с папой немедленно бы меня раскусили, а брата или сестры, с кем я могла бы разделить какую-то тайну, у меня не было. С Гленом, как оказалось, это было легко. После того как к нам нагрянула полиция, мы с ним стали, по его словам, одной командой.