Вдова горца

—Молчи, священник! — ответила доведенная до глубокого отчаяния женщина. — Не говори мне слов, начертанных в твоей белой книге. Родители Элспег были не из тех, что творили крестное знамение и преклоняли колена, как только слышался звон освященного колокола, и она знает, что на алтаре можно искупить то, что содеяно на поле брани. Были некогда у

Элспет стада коров и овен, козы на скалах, скот в долинах. Она носила золото на шее и в волосах — толстые цепи, какими встарь украшали героев. Все это она рада была бы отдать священнику, все без остатка; и пожелай он получить драгоценности знатной леди, или спорран вождя столь же могущественного, как сам Мак-Каллум Мхор, Мак-Тевиш Мхор добыл бы их, ежели бы Элспет их посулила. Сейчас Элспет бедна и дать ничего не может; но Черный Аббат Иннефрея приказал бы ей стать паломницей, и плетьми исхлестать себе плечи, и в кровь изодрать ноги; и он даровал бы ей прощение, узрев, что кровь ее пролилась и тело все в ранах. Эти священники поистине имели власть, самые могущественные из людей ее признавали; великих мира сего они повергали в страх словами, исходившими из их уст, изречениями, запечатленными в их книгах, полыханьем их факелов, звоном освященных колоколов. Властители покорялись их велениям и по первому же слову священника беспрекословно освобождали тех, кого в гневе своем заточили, и они выпускали на волю невредимыми тех, кого приговаривали к смерти, чьей крови алкали. Священники эти были люди поистине могущественные; они-то имели право приказывать бедным преклонить колена, раз у них хватало силы унижать надменных властителей. А вы! Против кого пускаете вы в ход вашу силу, как не против женщин, повинных в распутстве, и против мужчин, никогда не носивших палаша? Некогда священники были как бурные потоки, что заполняют теснину и швыряют каменные глыбы друг на дружку так же легко, как мальчик играет мячом, который кидает перед собой. А вы! Вы всего-навсего подобны пересохшему в летний зной ручью; повстречается ему заросль тростника — и он изменяет свое течение; попадется на пути куст осоки — и путь прегражден. Горе, горе вам, и вы его заслужили, ибо никому вы не в силах помочь!

Священник тотчас понял, что Элспет отступила от католической веры, не приобретя взамен никакой другой, и что в ней все еще жива смутная мысль о том, что при помощи исповеди, раздачи милостыни и долгого покаяния с духовенством можно сговориться; он понял, что она верит в огромную власть священников, в ее представлении способную даже, если только умилостивить ее носителей, спасти жизнь ее сына. Сочувствуя страданиям Элспет, снисходя к ее невежеству и заблуждениям, он ответил ей весьма кротко:

—Увы, несчастная! Я молю господа, чтобы мне так же легко было убедить тебя, где именно тебе надлежит искать утешения и где оно тебе уготовано, как легко мне одним-единственным словом уверить тебя в том, что, будь Рим и все его священство еще в зените своего могущества, они не могли бы ни за щедрые дары, ни за истовое покаяние хоть бы на йоту помочь тебе или утешить тебя в великом твоем горе. Элспет Мак-Тевиш, мне тяжко сообщить весть, которую я тебе несу.

—Я знаю ее без твоих речей, — сказала Элспет. — Мой сын приговорен к смерти.

—Элспет, — продолжал священник, — он был приговорен: казнь свершилась.

Несчастная мать возвела очи к небу и издала вопль, столь непохожий на звук человеческого голоса, что орел, паривший над ущельем, откликнулся на него, как откликнулся бы на зов своей подруги.

—Не может этого быть! — вскричала она. — Не может! Не бывает, чтобы человека осудили и казнили в тот же день! Ты меня обманываешь. Люди называют тебя святым — и твое сердце позволяет тебе сказать матери, что она убила единственное свое дитя?

—Бог свидетель, — сказал священник со слезами на глазах, — что, будь это в моей власти, я рад был бы сообщить тебе более утешительную весть. Но та, которую я принес, столь же достоверна, как ужасна. Своими ушами слышал я смертоносный залп, своими глазами видел смерть твоего сына, видел погребение. Язык мой только свидетельствует о том, что уши мои слышали, что глаза мои видели.

Несчастная женщина заломила руки и, подобно сивилле note 44 , войну и бедствия предрекающей, воздела их к небесам, объятая бессильной, но неуемной яростью: она неумолчно изрыгала самые страшные проклятия.