Вдовье счастье

Такую же скалу я видела на поклоне, и это действительно был песчаник, валуны почти мне по пояс белели в алых каплях ягод, на каждом обломке была выбита фамилия, а под ней россыпью поблескивали золотые, серебряные или медные медальоны, такой же в точности привез мне от пастыря Ефим, и теперь мне было нужно найти семейный склеп и напоказ прилепить на камень свидетельство того, что моего покойного мужа приняла Всевидящая, а у меня хватило средств выкупить у местного клира это доказательство.

Ночью прошел сильнейший снегопад, под утро снег развезло и затянуло город липким туманом, добирались мы с Ефимом утомительно долго через парализованные улицы — не бич это запруженных машинами миллионников двадцать первого века, отнюдь, хватало и лошадей, чтобы все встало намертво. Но мой экипаж был легкий, проходимый, и хотя лошадка к концу пути выбилась из сил, мы все же приехали на место. Камень же словно не тронула стихия, и я уже собиралась спросить у Ефимки, как это возможно, но вовремя увидела, что любой магии — ладно, почти любой — есть объяснение. Тропинки, камни и кусты расчищали от липкого тяжелого снега самые обычные люди, и мне пришлось подождать, пока мы сможем пройти дальше.

Первая аллея была «мещанской», затем мы свернули на «купеческую», и чем дальше мы уходили от края — кладбища? Погоста? Как назвать это место? — тем меньше становилось медных и серебряных медальонов. «Дворянская аллея» благородно светилась тусклым золотом в тусклый день. Я помечтала — как было бы замечательно влепить сюда медную табличку, но стоило скорее озаботиться тем, как влепить. По дороге я видела много посетителей, но никого, кто клеил медальон к камню, и поэтому я беспомощно взглянула на Ефима. Он остался единственным моим проводником против собственной воли, бедняга, и ему придется выносить мой невольный каприз.

Ефим вздохнул, стянул с себя кушак и бросил его на снег. Что же, мне встать перед обломком скалы на колени? Поклон, это называется поклон, и моя задача кланяться как можно ниже или достаточно преклонить колени и не рыть лицом снег?

Я с ненавистью к покойному шлепнула медальоном по камню, а когда отняла руку, увидела, что золотую пластинку будто втянуло в песчаник, и выковырять ее оттуда уже не представлялось возможным. Я усмехнулась: Всевидящая, если это ее шутки, знает людей, вот почему ни одна золотинка отсюда не пропала.

Как люди узнали, что нужно божеству? Ох, Вера, темная материя, не тыкала бы ты ее палкой, как бы ни было любопытно…

— К завтрему, барыня, почистят город, — обрадовал Ефим, когда мы шли к выходу с камня по более короткому, но не расчищенному еще до конца маршруту. — Полегче будет.

— Завтра? — переспросила я. — Полегче что? — От недовольства, а может, от собственной невнимательности я наступила на скользкое место, потеряла равновесие и едва не выругалась.

— Так траур, барыня, — удивился Ефим и придержал меня за локоть, чтобы я не свалилась в снег, и сразу же убрал руку. — На камень ездить положено.

Что будет, если я не приеду? Я остановилась, потопала сапожком, стряхивая снег, обругала себя целенаправленно — держать себя в руках даже при слугах. Особенно при слугах. Те слова, которые меня подмывало сказать, барыне знать неоткуда и не от кого.

— Кем положено? — раздраженно буркнула я. — И сколько мне ездить?

Ефим помолчал, почесал под картузом затылок — неудивительно, что ему потребовалось время поставить на место мозги, если бы я услышала от своих современников вопрос, как пользоваться туалетной бумагой или мылом, была в шоке не меньшем.

— Три года, барыня. Пока траур идет.

Мой муж этого не заслужил. И я не намерена каждый день бухаться на колени, рискуя заработать цистит или застудить почки, чтобы — чтобы что?

— Мой муж этого не заслужил, Ефим, — отрезала я. — И… я займусь детьми и делами. Мне есть чему посвятить свою жизнь, кроме оплакивания человека, который отправил меня с детьми в эту зад… задворки. Что будет, если я забуду сюда дорогу?

Я его озадачила. Похоже, что ничего не произойдет, но что люди скажут, и Ефим растерянно пожал плечами, так ничего и не ответив. Люди пусть болтают что хотят — я так решила.

Площадь перед траурными аллеями постепенно заполнялась экипажами, посетителями и нищими. Вездесущее отребье со всех концов города стекалось к местному кладбищу, чтобы протянуть руку и плаксиво выцыганить хоть медячок у проходящих мимо господ, мещан и мастеровых. Мужчины бросали милостыню себе под ноги, дамы швыряли монетки прямо в снег, подальше от себя, и иные нищие за ними даже не наклонялись, зато другие, видимо, не настолько сытые, кидались как дворовые псы на кость, отталкивали друг друга, кричали, и я после пары таких коротких и яростных схваток увидела на снегу пятна крови.

— Помилуй, барыня, детки голодные! — завыла замотанная в тряпье нищенка, протягивая ко мне сочные ручки. — Четверо малых не евши сидят!