«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Как было показано выше, Иван IV уже с трехлетнего возраста был вынужден участвовать в утомительных для маленького ребенка посольских приемах[1428]. Его мать, великая княгиня Елена Васильевна, на подобных придворных церемониях, как правило, не присутствовала (во всяком случае, ее присутствие не зафиксировано в посольских книгах 1530-х гг.). Единственное исключение — устроенный Еленой на своем дворе прием в январе 1536 г. бывшего казанского хана Ших-Али (Шигалея) — только подтверждает это правило[1429].

После смерти матери роль юного государя во внешнеполитических делах принципиально не изменилась: она по-прежнему сводилась к участию в посольских приемах, но по мере того, как царственный отрок взрослел, его общение с иностранными послами становилось более продолжительным, а формы этого общения — более разнообразными. В начале сентября 1538 г. крымский посол Дивей-мурза «с товарищи» во время аудиенции у Ивана IV был пожалован дорогой тканью («платном»), но «ести их князь велики не звал — того деля, что еще у него стол не живет»[1430]. А чуть более полугода спустя, 4 мая 1539 г., встречаем едва ли не первую запись в посольской книге о данном государем обеде («столе») в честь ханского посла Сулеша: во время пира «князь велики к бояром колача послал с кравчим, а Сулешу в ту же пору подал из своих рук…»[1431].

Переговоры с посланцем хана Сахиб-Гирея Сулеш-мурзой в мае 1539 г. примечательны еще и тем, что тогда же, по-видимому, впервые послы услышали довольно продолжительные речи самого государя (разумеется, не приходится сомневаться в том, что их содержание было продиктовано Ивану его взрослыми и искушенными в дипломатии советниками). Так, 16 мая во время аудиенции в кремлевских палатах великий князь «сам говорил» послу: «Сулеш-мырза! Посылали есмя с тобою говорити бояр своих, которые слова в шертной грамоте непригожие были, а иные многие убавлены слова; и ты те слова из шертной грамоты выставил и грамоту еси шертную велел переписати цареву бакшею слово в слово, какова грамота шертная Менли-Гиреева царева у отца нашего, у великого князя Василья; и правду еси нам учинил. Ино то делаешь гораздо, что брату нашему и нам служишь прямо»[1432].

Два дня спустя великий князь в присутствии крымского посла «учинил правду», т. е. скрепил крестоцелованием договор (шертную грамоту) с ханом. Церемония сопровождалась краткой речью государя: «Целую яз крест к брату своему к Саиб-Гирею царю на сей шертной грамоте, на том, как в сей шертной грамоте писано — по тому ему хотим и правити, и в дружбе и в братстве в крепком хотим с ним быти»[1433]. В тот же день состоялся пир, после которого Иван IV, встав из-за стола, вновь произнес речь: «Сулеш-мырза! Межи нас з братом нашим с Саиб-Гиреем царем доброе дело, дал Бог, поделалося. Дай Бог, брат наш здоров был, а мы здес(ь) на своем государьстве здоровы были. Хотим брата своего чашу подати»[1434]. «И подавал князь велики цареву чашу, — говорится далее в посольской книге, — да сам, выпив чашу, да подал Сулешу; а после того бояром подавал чашу». Пожаловав посла серебряным ковшом с медом, государь отпустил его на подворье: на этом церемония закончилась[1435].

Читая приведенные строки, можно невольно забыть о том, что юному Ивану IV, произносившему положенные по протоколу речи и поднимавшему заздравную чашу в честь своего «брата» — крымского хана, еще не было в ту пору и девяти лет. Все ритуалы, предусмотренные русским посольским обычаем, он исполнял уже в полном объеме, без какой-либо скидки на возраст. Но современники прекрасно понимали разницу между представительскими функциями и реальным принятием важных решений. Когда тот же Сулеш-мурза во время своей очередной миссии в Москве добивался отпуска в Крым, он попросил встречи с кн. И. В. Шуйским и 20 октября 1539 г. был принят могущественным боярином на его дворе[1436].

В 40-е гг. XVI в., когда великий князь надолго оставлял свою столицу, оперативное руководство внешнеполитическими делами, как явствует из сохранившихся посольских книг, находилось в руках бояр. Они получали все донесения, приходившие на имя Ивана IV, и принимали прибывавших иностранных гонцов; после ознакомления с корреспонденцией копии грамот посылались великому князю[1437]. Но бояре не только информировали государя о происходивших событиях: они самостоятельно принимали необходимые меры, не дожидаясь указаний от великого князя и будучи, очевидно, уверены, что все предпринятые ими шаги будут одобрены Иваном IV.